Уинстон Черчилль. Последний титан

В какой-то мере эти слова, сказанные личному секретарю, лучше передают логику рассуждений британского премьера, чем драматургически выверенная речь, в которой явно прослеживается различие в подходах к русскому народу и советскому правительству. Озвученные публично обещания помощи и объединения усилий на самом деле ничего не значили. Черчилль оценивал происходящие изменения с холодной головой, прорабатывая разные варианты и готовясь к разным исходам. «Почти все авторитетные военные специалисты полагали, что русские армии вскоре потерпят поражение и будут в основном уничтожены», – вспоминал Черчилль после войны. Четыре из пяти экспертов в Военном министерстве уверяли, что «Россия будет в нокауте через десять дней». Уэйвелл отводил СССР «несколько недель», Криппс – четыре недели, Дилл – семь. Руководствуясь эгоистическими соображениями, Черчилль считал, что если СССР проиграет, то вся помощь превратится в невосполнимые издержки. В неменьшей степени он опасался, что в случае успеха вермахта на востоке следующий удар немцев придется по Суэцкому каналу через Кавказ, Турцию, Сирию и Палестину. В этой связи он предлагал в июле 1941 года разбомбить нефтяные месторождения на Кавказе, чтобы этот ценный для танковых дивизий ресурс не достался противнику. Он предлагал это сделать Сталину и даже рассматривал возможность задействовать Королевские ВВС, «если русские сами не уничтожат их».

Красная армия и советские граждане своим беспримерным героизмом на полях сражений и самоотверженным трудом в тылу продемонстрировали несостоятельность оценок западных аналитиков, выдержав массированный удар в одиночку и поставив вопрос о помощи с новой силой. В конце августа 1941 года Черчилль сказал министру снабжения, что «наш долг и наши интересы требуют оказания всей возможной помощи русским, даже ценой серьезных жертв с нашей стороны». Несмотря на высокопарные слова, союзники не спешили облегчать страдания советского народа, бьющегося фактически в одиночку с общим врагом. Помимо ресурсов Сталин поставил вопрос об открытии «уже в этом году Второго фронта где-либо на Балканах или во Франции». Эта тема будет омрачать англо-советские отношения на протяжении следующих трех лет. Поддерживаемый военными, Черчилль будет ссылаться на отсутствие господства в воздухе в районе предполагаемой высадки, нехватку судов для переброски войск, а также отсутствие самих войск. Затем к этим объяснениям добавятся отсутствие специальных десантных барж, способных доставлять бронетехнику, проблемы концентрации на острове вооружений и людских ресурсов из-за разрушительных действий немецких подлодок на просторах Атлантики. Когда Криппс, транслируя посыл советского правительства, скажет о необходимости проявления «сверхчеловеческих усилий» в решении этой задачи, Черчилль ответит ему: «Когда вы говорите о “сверхчеловеческих усилиях”, то вы подразумеваете, как я полагаю, такие усилия, которые преодолевают пространство, время и географию. К сожалению, мы всем этим не располагаем». Британия не собиралась ложиться костьми ради спасения другого государства. В Лондоне решения тоже принимались исходя из обеспечения в первую очередь собственных интересов. Да и все события оценивались с позиции выгоды и убытков. И если подводить баланс, то в первый период войны на Восточном фронте он был отрицательным, по мнению Черчилля. В своих мемуарах он приводит на этот счет два замечания, одно циничнее другого. Сначала он утверждает, что «всё, что посылалось в Россию, урывалось из того, что было жизненно необходимо Британии». Затем отмечает, что больше года после вступления СССР в войну Британия воспринимала СССР как «обузу, а не подспорье». И это сказано про страну, которая в 1941–1942 годах вела борьбу с основными силами вермахта! «Дорогой Уинстон!.. Русские убивают сегодня больше немцев и уничтожают больше их снаряжения, чем вы и я, вместе взятые», – скажет Рузвельт в апреле 1942 года{344}

.