Уинстон Черчилль. Последний титан

В марте произошло очередное событие, которое вдохнуло в Черчилля новые надежды на проведение саммита. 5 марта в 21 час 50 минут на Ближней даче скончался Сталин. В Москву была направлена телеграмма соболезнования со словами «сожаления и симпатии». Но сам Черчилль увидел в этой, как он сам выразился, новой «вехе в истории России» шанс для воплощения в жизнь своих замыслов. По словам Морана, «Уинстон не мог думать ни о чем другом», воспринимая случившееся как «возможность, которая больше не повторится». Черчилль поделился своими предложениями с Эйзенхауэром, но не встретил с его стороны поддержки. Президент считал, что советское руководство не совершило никаких серьезных шагов, демонстрирующих их готовность к подобным обсуждениям. Тогда наш герой решил направить письмо В. М. Молотову на предмет возможности посещения Москвы для «возобновления наших с вами отношений военного времени», а также для «встречи с господином Маленковым и другими ведущими государственными деятелями» СССР. Президент отклонил и это предложение, заметив, что советское руководство «может неправильно интерпретировать» проведение подобной встречи, приняв ее за «слабость» западных демократий. Всего за первые два месяца с момента кончины Сталина Черчилль направил в Белый дом 13 посланий, но все его предложения по деэскалации напряженности с СССР встретили категоричный отказ, а в личных беседах удостоились характеристики из уст президента как «утомляющие»{427}

.

Черчилль также негодовал в отношении президента. Эйзенхауэр всего лишь «бригадир», обронил он в беседе с лечащим врачом в июле 1953 года. Выше уже обсуждалось, что подобные откровения не всегда следует принимать за чистую монету, но на искренность этого замечания указывают и другие аналогичные заявления, которые приходятся на этот период. Например, в беседе с Колвиллом Черчилль упомянул о своем «разочаровании» президентом, которого он находит «слабым и глупым». И если в отношении интеллектуальных способностей он упрекал коллегу за неспособность «иметь дело с деталями», то прямым следствием «слабости» президента стала передача первой скрипки в формировании внешнеполитической стратегии США госсекретарю Джону Фостеру Даллесу (1888–1959), который, по словам Черчилля, имел «чудовищное влияние» на главу Белого дома с превращением последнего в «куклу чревовещателя». «Даллес проповедует, как методист, и в его чертовом тексте все время повторяется одна и та же мысль: ничего кроме вреда встреча с Маленковым не принесет», – возмущался премьер-министр.

Черчилль мог выражать недовольство позицией Даллеса и Эйзенхауэра, но вряд ли она его удивляла. Еще в «Мировом кризисе» он отмечал, что «избирательные процессы» в США «затрудняют, если не делают вообще невозможным, человеку, который всю свою жизнь был политиком, стать успешным кандидатом на пост президента». Выбор партийных руководителей «склоняется все больше и больше в сторону выдающихся граждан с высокой личной репутацией, которые не вмешивались глубоко в политику и администрирование». В результате, констатировал Черчилль, зачастую победитель президентских выборов в США «несведущ в государственных делах» и возносится до «ослепительного превосходства под влиянием момента», «внезапно, без подготовки»{428}.

Черчилль встретил сопротивление своим инициативам не только с американской стороны, но и от главы Форин-офиса Энтони Идена, который также считал выбранный курс с поиском компромисса ошибочным. Но в апреле произошло третье событие, которое позволило нашему герою чувствовать себя более свободным в реализации своих внешнеполитических взглядов. Испытывая постоянные боли, вызванные камнями в желчном пузыре, Иден перенес две неудачные операции, которые не позволили ему встать на ноги в прямом и переносном смысле. Потребовалась третья операция, которую было решено проводить в США. Она состоялась в июне и прошла успешно, но в строй политик смог вернуться не раньше осени. На время его отсутствия Черчилль взял на себя руководство внешнеполитическим ведомством. 11 мая без обсуждения с членами правительства, сотрудниками Форин-офиса, а также американскими партнерами Черчилль выступил в Палате общин с большой речью, призвав «как можно скорее провести конференцию на высшем уровне, пригласив на нее все ведущие мировые державы». Для повышения эффективности нового саммита он предлагал минимизировать организационные и технические издержки, ограничить количество стран-участниц и состав делегаций, а саму встречу провести в неофициальном формате. Пусть даже в результате совместных обсуждений не будет подписано никакого документа – главное, чтобы участники осознали: «человечество может посвятить себя более полезным делам, чем уничтожению друг друга»{429}.