Уинстон Черчилль. Последний титан

Условно, это произведение, которое стоит особняком в творчестве Черчилля, можно разделить на две части. В первой части он развивает мысль Бурка Кокрана о том, что в основе отдыха лежит «смена сферы деятельности», и перечисляет различные виды досуга, видя в них помимо релаксации средство обретения душевной гармонии и надежную обитель, где всегда можно восстановиться, а возможно и остаться. «Разбейте сад, в котором будете наслаждаться жизнью, когда разбивать уже будет нечего», – советует политик. Рассматривая различные хобби, автор особенно выделяет живопись, которая не требует настолько больших энергетических затрат, как занятие спортом, и не так утомительна после рабочего дня, как чтение. «Я не знаю какого-либо другого занятия, которое, совершенно не изматывая тело, настолько полно бы поглощало ум, – делится Черчилль своим опытом. – Какие бы заботы ни принес день, какие бы угрозы ни таило в себе будущее, едва картина начинает рождаться, все тревоги отступают, им больше нет места в голове. Они уходят в тень и исчезают во мраке. Даже время почтительно отступает в сторону». Кроме того, живопись прекрасно подходит на роль спасительной обители среди моря невзгод, лишений и разочарований. «Счастливы художники, потому что они никогда не одиноки, – признает Черчилль. – До конца дней их сопровождает свет и цвет, мир и надежда. Я надеюсь, что это может произойти с каждым». В своем призыве начать рисовать Черчилль не убеждает всех стать профессиональными живописцами, он предлагает просто получать от процесса создания картин удовольствие, наслаждаясь не только красотой вида, но и одним из самых удивительных состояний, которое может испытать человек, – творчеством. Мыслить и чувствовать – это так по-человечески, но творить – поистине божественно! Кроме того, живопись позволяет по-иному взглянуть на путешествия, когда «бессмысленную суматоху туриста» заменяет «спокойное созерцание философа». Сам Черчилль активно сочетал свою страсть к путешествиям с любовью к мольберту и краскам. Его картины, запечатлевшие Иерусалим, Венецию, Рим, Амстердам, Марсель, Канны, Антибы, Аррас, Геную, Каркассон, Монте-Карло, Монако, Биарриц, озера Маджоре, Комо, Лугано, Гарда, Карецца, Женевское озеро, Авиньон, Шляйсхайм, Брюгге, Сиракузы, Мадейру, Ямайку, Майами, Родос, Марракеш и прочие чудесные места на нашей планете, убедительное тому подтверждение.

Во второй части своего произведения Черчилль рассматривает теоретические вопросы изобразительного искусства. В частности, он проводит параллель между живописью и военным делом, акцентируя внимание не только на схожести принципов – единство целого замысла и отдельных частей, четкая взаимозависимость и взаимосвязь отдельных составляющих, элемент борьбы с сопротивляющимся материалом, – но и на самом подходе. Каждому сражению предшествуют разработка плана и формирование стратегического резерва. Такая же тщательная подготовка присутствует и в живописи с определением пропорций и соотношением отдельных элементов. Интерес также представляют рассуждения Черчилля о технике письма и попытка определить границы художественного триединства – художник, картина, натура. Его идеи нашли отклик у Эрнста Гомбриха, который в своей монографии «Искусство и иллюзия», размышляя об условности искусства, привел следующее высказывание Черчилля, добавив, что «ни один профессиональный критик не дал более понятного описания сущности этой проблемы»: «Вначале мы смотрим на объект, который собираемся изобразить, затем на палитру и в конце – на холст. Таким образом, на холст переносится информация, которая была получена глазом пару секунд назад. Но по пути эта информация проходит через аналог почтового отделения, на котором ее кодируют, переведя с языка света на язык живописи. Поэтому холста она достигает уже в виде определенной криптограммы. И только когда она займет свое место и придет в четкое соответствие с другим изображением на холсте, она будет декодирована, вновь переведена с языка живописи на язык света. Но это уже будет не свет природы, а свет искусства. Весь этот значительный процесс перенесен на крыльях и колесах памяти. В большинстве случаев нам ближе аналогия с крыльями – воздушными и быстрыми, словно у бабочки, порхающей с цветка на цветок. Но основной объем информации либо ее перемещение на большие дистанции осуществляется все-таки на колесах»{148}

.

Если бы у Черчилля было больше времени, он написал бы больше работ и погрузился бы в другие искусствоведческие вопросы. Но свои основные силы и таланты он посвятил политике. Именно в ней он и состоялся как выдающаяся персоналия, и именно с поведением в этой сфере и связаны основные оценки его личности. Выше мы рассмотрели лишь часть пути. После окончания Первой мировой войны его ждали новые возможности, испытания и свершения. Пришло время перейти к ним.

Послевоенное десятилетие