Уинстон Черчилль. Последний титан

Какая из приведенных выше причин определяющая? Не исключено, что никакая. В его многочисленных выступлениях, заявлениях и письмах (в том числе в черновиках) можно найти упоминание каждой из них. Но это не означает, что Черчилль действительно придавал им большое значение. Гораздо чаще это были просто слова, формирующие разные доводы для разных заинтересованных сторон, которых он пытался убедить в необходимости продолжения интервенции и выделения соответствующих ресурсов. Словно отмычки он подбирал тот или иной довод, чтобы отворить дверь и обрести очередного союзника: народу рассказывалось о горестях и лишениях, выпавших на долю британских солдат после переброски немецких сил на Западный фронт; достопочтенным джентльменам – о бесчинствах большевиков; сторонникам скорейшего возобновления торговли – о новых рынках и возможностях спекуляции; адептам империализма – об угрозе сильной России для британских интересов в Индии, Персии и Афганистане. Он даже в одном эпизоде с Деникиным настолько увлекся в поиске подходящего аргумента, что заговорил об эволюции большевизма, который, по его словам, стал «представлять собой силу порядка». «Те, кто возглавляет в настоящий момент страну, уже не просто революционеры, они личности, которые, захватив власть, заинтересованы удержать ее и пользоваться ею». Они «искренне желают мира», что, по его мнению, может служить прекрасным основанием для начала диалога и поиска компромисса{151}

.

Более или менее Черчилль был искренен в первой причине. Он даже предлагал заключить союз с Лениным и Троцким, гарантировав им защиту от контрреволюции и усиление их персональной власти в ответ на продолжение сражаться на стороне Антанты{152}

. Но вряд ли даже эта причина с возмущением «актом предательства» была существенной, поскольку основная активность Черчилля в поддержке интервенции пришлась на 1919 и 1920 годы, когда победа над Германией уже была одержана. Антибольшевистские настроения Черчилля, которые, как мы увидим дальше, принесли ему существенные репутационные издержки, больше имели не рациональную, а эмоциональную природу. Черчилль ненавидел большевизм всеми фибрами своей души, поскольку в его понимании это глубоко противоречило его самосознанию патриция и всем тем ценностям, которые составляли основу его политического мировоззрения. События в России представляли для него не только мировую катастрофу, но и личное оскорбление. Именно поэтому он использовал столь резкие и далекие от дипломатического политеса сравнения, считая, что «признание большевиков сродни легализации содомии». Он называл большевиков «врагами рода человеческого» и призывал к их «уничтожению любой ценой». Даже спустя десять лет, когда накал страстей должен был ослабнуть, в своих исторических сочинениях, рассчитанных не только на современников, но и на потомков, он писал о приходе большевиков, как об «отравлении, заражении и зачумлении России», которая отныне наполнилась «вооруженными ордами, сражавшимися не только с помощью штыков и пушек, но также с помощью мириад тифозных бацилл, убивавших человеческие тела», и «политическими доктринами, разрушавшими здоровье и душу народа». Черчилль видел себя спасителем и избавителем от поразившей Россию заразы, предлагая премьер-министру после победы белогвардейцев направить его в Москву «своего рода послом», чтобы он помог Деникину написать новую конституцию России. Примечательно при этом, что Ллойд Джордж не возражал против подобной инициативы{153}.