Уинстон Черчилль. Последний титан

Черчилль не только восхваляет верность царя и таланты отдельных полководцев, но и рассказывает о стойкости, героизме и храбрости простых русских «офицеров и солдат, оставшихся незамеченными историей». На страницах «Восточного фронта» множество восторженных реплик на этот счет, например: «одного только крика Kosaken kommen![17] было достаточно, чтобы привести целые полки и бригады в смятение», «храбрые атаки спешенной русской кавалерии», «упорное сопротивление русских», «ожесточенные бои и контратаки русских», «русские защищались героически», «русские арьергарды сражались с величайшим упорством»; было отмечено и «чувство товарищества, столь свойственное царской армии». Касается Черчилль и обороны крепости Осовец. И хотя он не описывает печально знаменитую «атаку мертвецов», он воздает должное «мужественным защитникам, которые выдержали тяжелые артиллерийские обстрелы и непрекращающиеся атаки». В конце «Восточного фронта» британский автор назовет Россию «великой державой, с которой нас связывали столь тесные товарищеские узы, без которой все наши планы ничего не стоили». «При деятельной поддержке России союзники могли перейти в атаку на всех фронтах, – напомнит он читателям и участникам войны, а также накажет помнить будущим поколениям. – Без этой поддержки война могла быть проиграна»

{178}.

«Восточный фронт» стал последним в серии, завершив пятитомный труд. Обычно «Мировому кризису» уделяют мало места в жизнеописании британского политика. И это упущение является существенным, поскольку даже без краткого рассмотрения этой пенталогии нельзя в должной мере понять ни мировоззрение Черчилля, ни истоки его будущих решений в годы Второй мировой войны. Что выделяет «Мировой кризис» среди прочих работ автора, написанных на тот момент? Если оставить в стороне объем – 824 тыс. слов, на написание которых у автора ушло больше 12 лет, то первое, на что обращаешь внимание, – это уникальность темы: в пяти томах описываются события, которые до этого не имели аналогов в истории человечества. «Мировой кризис» посвящен «чудовищной войне, ставки в которой превосходили всякие человеческие представления», «буре, погубившей наше поколение», «драматическому конфликту, привлекшему внимание всего мира и уничтожившему процветающую жизнь в большей его части», «зверствам, которые превосходили все возможности человеческого возмездия», «самому ужасному бедствию, которое обрушилось на род людской со времени падения Римской империи под натиском варваров».

В массовом сознании сложился устойчивым образ Черчилля-милитариста, сторонника решения внешнеполитических проблем силовыми методами, наслаждающегося войной, кризисом и грохотом канонад. Острые и решающие моменты истории, и в самом деле, действовали на него мотивирующим образом, но в отличие от большинства своих критиков он не понаслышке знал, что представляет собой настоящая война, и его от нее воротило. Еще в феврале 1918 года, посещая места недавних сражений, он писал супруге, что на этих полях «смерть превратилась в обыденность, совершенно естественное событие, которое может случиться с каждым в любой момент». В своем произведении он приводит другие личные воспоминания, например – от медицинского сортировочного пункта, организованного в женском монастыре в Мервиле. Его поразил вид тысячи людей, страдающих от «жутких увечий и ожогов, разорванных, исколотых, задыхающихся и умирающих». Непрерывная вереница автомобилей, въезжающих в госпиталь, привозила раненых. Из задней двери следовал «столь же непрерывный поток трупов, так что похоронной команде было не до отдыха». В одних комнатах лежали «безнадежные раненые», которых «не было смысла везти дальше, как и не было уже смысла оперировать в первую очередь». В других помещениях содержались ходячие – «их ждали чай, сигареты и еще одна долгая поездка» на фронт. У операционной была очередь. Проходя мимо нее, Черчилль увидел «жуткую картину трепанации черепа». «Все было залито кровью и завалено кровавыми бинтами», – вспоминает он. Но, пожалуй, самыми страшными были последние слова, описывающие этот эпизод: «За четырехугольником стен раскатистый гром канонады возвещал, что машина смерти и уничтожения все так же работает на полную мощь»{179}

.

В своем произведении Черчилль попытался осознать и понять, чем стала Первая мировая война для человечества, чем отличалась она от предыдущих конфликтов, в которых также участвовали целые народы, но потрясение от которых носило менее сокрушительный характер. Одну из глав первого тома он начал с цитаты из сборника стихов Альфреда Эдуарда Хаусмана (1859–1936) «Шропширский парень»:

Словно в сновиденье странном,

Злобно ширится вокругЖесткой дроби барабаннойДолгий и упорный звук.

Своего дождавшись часа,Закружилась круговерть.Это пушечное мясоМарширует прямо в смерть[18].