Уинстон Черчилль. Против течения. Оратор. Историк. Публицист. 1929-1939

Публикация «Великих современников» совпала с работой над последним томом «Мальборо». На примере жизни победителя при Блен-хейме Черчилль уже неоднократно убеждался в правильности своей гипотезы. Но в последнем томе он еще раз вернулся к теории предопределенности, рассмотрев ее на примере Роберта Уолпола. В 1712 году Уолпол по наущению своих противников Генри Сент-Джона^{86} (1678–1751) и Роберта Харли был заключен в Тауэр. Казалось, его карьере, пришел конец. Но не тут-то было. «Пройдет несколько лет, прежде чем Харли и Сент-Джон осознают, что они навлекли на себя месть одного из величайших людей ближайшего будущего», — комментирует Черчилль[1676]. Уолпол пробыл в Тауэре полгода. После кончины в 1714 году королевы Анны и прихода Ганноверской династии он вернулся в большую политику. В 1721 году он станет первым премьер-министром и будет занимать этот пост почти двадцать один год (в Британии этот рекорд так и остается непревзойденным)^{87}

.

Другой личностью, которая также импонировала британскому политику, был французский маршал Фердинанд Фош (1851–1929), отличившийся в годы Первой мировой войны: сначала на посту начальника Генерального штаба, затем — верховного главнокомандующего союзными войсками. Свой очерк о Фоше Черчилль написал вскоре после его кончины. Статья под названием «Фош неудержимый» была опубликована в 1929 году в июльском номере Nash’s Magazine. «Он был неистов, страстен, убедителен, но одновременно дальновиден и неукротим», — перечислял Черчилль набор качеств, которые вызывали у него восхищение и уважение. Не забыл он упомянуть и немаловажное для своей собственной системы ценностей великодушие. «Фош проявлял галантность — типично солдатскую — к старому и ужасному врагу, под пятой которого он страдал и по головам которого он пришел к победе», — одобрительно отмечает автор[1677].

Помимо личных качеств, Черчилль заряжался энергией от знаменитых высказываний Фоша: «Держитесь за все что можно», «Уставшие войска не отдыхают в бою» и, конечно, «Каждый делает что может»[1678]

. Черчилль «полагал, что со временем доблесть духа Фоша и глубокая прозорливость его суждений будут признаны принадлежащими к иному, более высокому порядку»[1679].

Несмотря на то что «удача светила Фошу», в его биографии Черчилль находит близкие для себя мотивы «предопределенности» и «полосатости судьбы»[1680]. В эссе 1929 года он описал то, что ему самому еще только предстояло пережить в 1930-е: «Он все видел, он страдал, он все понимал, но ничего не мог сделать»[1681]

.

Тема судьбы получает неожиданное продолжение еще в одном очерке «Великих современников». Он также посвящен военному, но заслужившему свою славу не в пылу сражений, а благодаря созданию юношеской организации — генерал-лейтенанту Роберту Баден-Пауэллу. На этот раз Черчилль отказывается от экивоков и говорит напрямую: «Капризность судьбы непредсказуема, а ее пути неисповедимы. Иногда она грозно хмурится именно тогда, когда хочет преподнести головокружительный дар»[1682]. Оставалось только узнать: когда же судьба самого Черчилля перестанет «грозно хмуриться» и преподнесет ему «головокружительный дар»?

Если же говорить об очерке Черчилля, сконцентрированном на батальных сценах, текст которого источает запах пороха, а чтение сопровождается отдаленными звуками разрывающихся снарядов, то это, конечно, очерк, посвященный Дугласу Хейгу. Первая статья, написанная Черчиллем об этом человеке, называлась лаконично и скромно: «Дуглас Хейг». Она вышла в 1928 году в ноябрьском номере Nash’s Magazine. На следующий год она была перепечатана в ноябрьском номере Cosmopolitan

уже как «Хейг», а еще через год вышла в одном из майских номеров Sunday Chronicle под заголовком: «Правда о Дугласе Хейге». С небольшими переработками эссе было опубликовано в 1936 году в одном из февральских номеров News of the World как «Хейг: опора британской армии».

Еще в «Мировом кризисе» Черчилль отмечал, что главным качеством Хейга была уверенность, которую «совершенно не поколебали изменчивая удача, разочарования и просчеты» и которая позволяла ему сносить выпавшие на его долю «суровые испытания с хладнокровием, самообладанием и стойкостью». Но как это часто бывает, ценой уверенности стало «ортодоксальное мышление»[1683]. Хейг не отличался ни воображением, ни интеллектуальной утонченностью. «Похоже, у него не было оригинальных идей, никто не замечал в нем искру загадочного, пророческого, часто зловещего гения, которая позволяла великим воителям истории преодолевать материальные факторы, избегать массовых потерь и ошеломлять противника триумфом нового видения»[1684].