Уинстон Черчилль. Против течения. Оратор. Историк. Публицист. 1929-1939

Проанализировав очерки, посвященные конкретным персонажам, перейдем к рассмотрению сборника в целом. Начнем обзор с темы, которая объединяет сборник с другим сочинением автора, также написанным в 1930-х годах, — с автобиографией «Мои ранние годы». Эти две работы, которые отличаются и по стилю изложения и по характеру поднятых в них вопросов, объединяет одна важная для Черчилля образца 1930-х мысль — осознание неприятного, но неизбежного факта, что времена изменились. Причем изменились самым катастрофичным и довольно неприглядным образом: «Ни в какой другой период не было подобных метаморфоз, пронесшихся по всему миру, ни в одном другом периоде знания наука, богатство и мощь человечества не развивались с такой скоростью и так масштабно»[1702].

Та же мысль высказывалась и в автобиографии: «Почти все общественные институты подверглись решительной перестройке. Были сметены ориентиры, простоявшие века. Под влиянием научных достижений изменилась жизнь людей, городов и стран». Описывая, чем «ознаменовалась поступь великой эпохи», Черчилль выделяет «тихую социальную революцию, насильственные политические перемены, широкое распространение социалистических принципов, несметную свободу от условностей и ограничений, глубокие перемены в сознании на уровне как народа, так и отдельной личности»[1703].

С присущим ему историческим чутьем он отмечает смену эпох не только на примере Британии и не только в XX веке. К примеру, на страницах сборника он обращается к истории Франции. Предреволюционная Франция описывается в лице Фердинанда Фоша, олицетворением революционной республики стал Клемансо. Франция Фоша — это Франция «древняя и аристократическая», «культура и величие, этикет и церемониал которой оставили свидетельства по всему миру»; это «Франция кавалеров, Франция Версаля и в первую очередь Франция Жанны д’Арк». В облике Клемансо предстает иная Франция. Клемансо явился «призраком Французской революции в ее возвышенный час, до того как революция была захвачена грязными террористическими мясниками». Этот «антиклерикал, антимонархист, антикоммунист и антигерманец» во всем являл собой «французский народ, поднявшийся против тиранов, — тиранов тела и духа, тиранов чужеземных и внутренних, жуликов, проходимцев, мздоимцев, захватчиков и пораженцев»[1704]

.

Нарисованные Черчиллем портреты не похожи друг на друга, но в совместной деятельности Фоша и Клемансо «французский народ увидел воплощение славы и жизненной энергии Галлии». Дополняя друг друга, Фош и Клемансо стали «представителями древней и современной истории Франции соответственно. Их разделяла кровавая река Революции. Между ними возвышались барьеры, которыми христианство отделяется от агностицизма. Но когда они смотрели на надпись на золотой статуе Жанны д’Арк „Сострадание ради Отечества“, когда они видели сияние ее поднятого меча, их сердца начинали биться как одно»[1705].

Франция являла пример, когда противоположные тенденции из разных эпох способны объединиться вместе, представив единый облик народа. Но сможет ли Франция сохранить целостность, пройдя через мясорубку мировой войны? Смогут ли это сделать другие страны?

Черчилль был не в состоянии остановить перемены, но в его силах было оставить для потомков образ канувшей в Лету эпохи. И не просто оставить, но и перекинуть мостик из прошлого в настоящее. Именно так он и поступил в автобиографии, воскресив ушедшее время. Именно этот прием он использует и в «Современниках», с той лишь разницей, что если в мемуарах атмосфера прошлого воссоздана на примере его собственной персоны, то в сборнике читатели получили возможность наблюдать довоенный мир, не привязанный к отдельной личности. Это уже не субъективная реальность, созданная воспоминаниями одного человека, а объективный фон, на котором проходят жизни многих выдающихся людей.

С особым удовольствием автор обращается к Викторианской эпохе. Для Британии это были «долгие годы мира, процветания и прогресса», правление королевы Виктории можно было сравнить с «правлением Антонинов в Древнем Риме». Это были годы финансовой стабильности, научно-технического прогресса, позволившего вывести производительность труда на новый уровень. «Государственные деятели, писатели, философы, ученые, поэты — все шли вперед, окрыленные надеждой и в твердой уверенности, что им уже хорошо, но будет еще лучше». Это было время, когда строились железные дороги, связывающие удаленные уголки острова в единый организм, «когда задачи вдохновляли, а риски были невелики», когда «мир избавился от варварства, суеверия, аристократической тирании и династических войн», когда людей переполняло «чувство безопасности и гордости за все более широкие перспективы прогресса», когда «каждый шаг вперед давал быстрый результат»[1706].