Ухожу от тебя замуж

Стрельников, ослепительно улыбаясь родственникам и пациентке, провозгласил известные максимы, что живот это не ящик стола, куда можно залезать при каждом удобном случае, и лучшая операция та, которая не сделана. Спаечная непроходимость обычно разрешается без операции, так что достаточно дать барий и наблюдать.

Вся история разворачивалась в конце рабочего дня, и, дав такие наставления, Виктор Викторович отбыл домой, а Соня осталась еще на два часа, все равно надо было писать истории. В шесть вечера она сунулась в палату, но родственники буквально не пустили ее к бабке, и, чтобы не накалять обстановку, она передала пациентку под наблюдение дежурного врача и ушла.

Дежурил доктор из поликлиники, который не хотел быть святее папы римского. Раз профессор сказал, что оперировать не надо, то и не надо, тем более что лень. Следующий день была суббота, в восемь утра заступила Лариса Васильевна, увидела страдающую пациентку и снимок, на котором барий никуда не продвинулся, и, пользуясь тем, что родственники еще не пришли, потащила бабку в операционную, проклиная Виктора Викторовича и дежурного врача за то, что доставили ей лишнюю работу.

После операции старушка поправилась довольно быстро, но родственники остались недовольны и стали бомбардировать все инстанции жалобами. То ли они не сообразили, что своей непомерной активностью почти на сутки отсрочили жизненно необходимую для бабки операцию и если бы не Лариса Васильевна, все могло бы кончиться гораздо хуже, то ли просто любили склочничать, то ли Соня им очень не понравилась и они захотели ей отомстить… Трудно сказать, что двигало этими людьми. Удивительным образом весь их гнев обрушился на Соню, о том, что именно Виктор Викторович решил отложить операцию, они словно забыли. Из текста их жалобы следовало, что Соня не распознала острой хирургической патологии и бросила пациентку помирать. К сожалению, из истории болезни можно было понять примерно то же самое. Стрельников не оставил своей записи, а что больная госпитализируется под наблюдение, а не в операционную, было выведено Сониной рукой, и стояла только ее подпись.

Виктор Викторович словно и не участвовал во всей истории, Соня отдувалась одна, приняла разнос сначала у начмеда, потом у главврача и не сдала профессора, хотя очень надеялась, что в конце концов он вмешается и защитит ее. Увы, этого не произошло. Стрельников ходил как ни в чем не бывало, улыбался ей, называл «дружочек мой», превозносил ее таланты, но не признался начмеду.

А Соня ненавидела предательство во всех его видах и готова была скорее терпеть выволочки от начальства, чем донести на своего подчиненного, даже если он сам ее подставил.

Все будто забыли о роли Виктора Викторовича в лечении бабки, в том числе и сам Виктор Викторович.

Несколько дней Соня набиралась духу, чтобы поговорить со Стрельниковым, а потом у него трагически погибла жена. Теперь надо сочувствовать ему, оберегать, а не муссировать старые склоки.

Лучшее, что можно сделать в данных обстоятельствах, – это принять, что Виктор Викторович искушен в административных играх в тысячу раз лучше ее самой, и раз не вмешался в процесс, значит, так надо. А горе от потери жены неизмеримо больше, чем Сонины мелкие обидки, поэтому нужно думать только о том, чтобы профессору Стрельникову было легче вернуться к работе.

* * *

Яблоня и рябина росли как одно дерево, зеленые невызревшие плоды терялись среди алых гроздьев, и перистые листья мешались с круглыми листочками, создавая причудливую крону.

Несмотря на то что наступил сентябрь, листва оставалась зеленой, но все же Александра заметила обломанную ветку с почерневшими мертвыми листьями. На клумбе возле желто-белого домика железнодорожной кассы еще вчера ярко цвел люпин, но теперь его лиловые и розовые соцветия облетели, сменившись седыми бархатистыми стручками, и листья пожухли. Лето прошло.

Александра подошла к газетному киоску, быстро взглянула, не появилась ли в продаже ее новая книга, и покатила коляску с Витей дальше, вдоль ручья. Черная вода, уже усеянная опавшими листьями, текла в нем удивительно быстро, образуя веселые водоворотики вокруг замшелых камней. По кромке воды деловито паслись утки, увидев их, Витя в коляске оживился, а Тузик дернулся с поводка, так что Гриша еле его удержал.

Они взяли щенка в приюте, как и договаривались. Гриша выбрал маленького и грустного пса, о породе которого было деликатно сказано «метис». Черный гладкошерстный щенок мог быть плодом связи кого угодно с кем угодно, и так же невозможно было предугадать, что из него вырастет.

В приюте были щенки и красивее, и породистее, и веселее, но Гриша сразу прикипел к Тузику и как взял на руки, так уж не выпускал до самого дома.