Ухожу от тебя замуж

Наверное, Виктор Викторович страдал, потеряв жену, но внешне это на нем никак не отразилось. Он приходил такой же аккуратно и тщательно одетый, как всегда, радушно улыбался и нисколько не изменил своей благожелательной манеры общения с коллегами и пациентами.

Соне было даже грустно, что его обаяние больше на нее не действует. В голову вдруг стали лезть совершенно крамольные мысли, например, почему она должна писать дневники, если официально Стрельников получает зарплату именно за это?

Почему она выполняет за него всю работу, а он только беседует с больными и их родственниками и сам выбирает, кого хочет оперировать, а кого нет? По идее, делать грыжи, вены, холециститы и прочий план – обязанность именно хирурга первого поста, и так оно и было при Ивлиеве, которого заманить в операционную удавалось только очень интересным клиническим случаем. Теперь хирург первого поста – Стрельников, но почему-то плановые операции по умолчанию продолжает исполнять Соня, а он берет только тех, кого сам захочет, да еще и преподносит это как великую милость.

Раньше Соня легко мирилась с этим за то, что Виктор Викторович возродил в ней ощущение «отличницы», почти убитое Ивлиевым, но и это чувство будто потускнело.

Она вдруг поняла, что отличница-то отличница, но пятерка, выставляемая ей Стрельниковым, всегда с минусом. Всегда есть «но».

То «шовчики надо было положить по Донатти», то при наложении межкишечного анастомоза «сделать чернильницу», то еще что-нибудь столь же существенное. И неважно, что у Сони анастомозы заживали без всяких подстраховок, а у Стрельникова разваливались, несмотря на все «чернильницы», что до появления Виктора Викторовича в отделении они не знали, что такое нагноение послеоперационной раны, а с его пациентами это стало происходить через одного. Зато он был профессор, и Соня не хотела верить своим глазам и соглашаться с Литвиновым, который говорил, что «Стрельников оперирует, как жопа», хотя после блистательной техники Ивлиева трудно было этого не замечать.

И еще один момент – когда ты отличница, пусть и с минусом, ты все равно ученица. Значит, у тебя есть учитель, который должен не только выставлять тебе оценки, но и отвечать за тебя, а не прятаться за твою спину. Пока наставник не признал ученика равным себе, он несет за него ответственность, разве не так?

Соня убеждала себя, что слишком остро отреагировала на случай со старушкой и нужно просто поговорить с Виктором Викторовичем, чтобы понять, что он был прав, когда не вмешался в ситуацию, но трудно подступаться со всякими дрязгами к человеку, только потерявшему жену. И Соня молчала, но для себя решила, что, когда у них с профессором в следующий раз не совпадут мнения, она заставит его сделать запись в истории болезни.

Посмотрев в окно, Соня вздохнула. Там, за окном, ласково светило солнце и проплывали узорные, будто накрахмаленные облака. Настоящее бабье лето, и рабочий день, кстати, давным-давно закончился, так что, вместо того чтобы чахнуть над историями болезней, выполняя работу Стрельникова, надо бы сесть на велик и покатить в парк, пока не пришла настоящая осень со своими бесконечными дождями и промозглым ветром.

«Все проходит, – подумала она философски. – За рутиной, за днями, наполненными хлопотами и трудными решениями, и все же неотличимыми один от другого. Так и жизнь моя пройдет, и ничего, кроме работы, в ней не будет…»

Соня поднялась из-за стола и тяжело вздохнула. Дежурный хирург ушел в приемный покой, и, оттого что она осталась одна в ординаторской, чувство напрасно утекающего времени ощущалось особенно остро.

Подойдя к зеркалу, она пригладила волосы и вгляделась в свое отражение. Увы, Соня не только позиционировала себя отличницей, но в двадцать восемь лет еще и выглядела ею. Неудивительно, что многие больные не принимают ее всерьез. Наверное, когда к тебе подходит пухлая девочка, которой только бантиков в косах не хватает для полноты образа, поневоле запаникуешь и потребуешь консультации профессора.

Соня думала хоть постричься для солидности, но ее густые волосы составляли предмет маминой гордости, так что расстаться с ними было нельзя. Она пыталась убирать их в строгие прически, но в сочетании с румяными щеками, круглыми серыми глазами и носиком пуговкой всякие кички и улитки выглядели как рояль в избе. С распущенными волосами в хирургическом отделении находиться категорически запрещено, пришлось хранить верность школьной косе.

Она от природы была склонна к полноте, но любила заниматься спортом, летом – велосипед, зимой – лыжи, и стала настоящей фитоняшкой, крепкой и подтянутой.

В спортивной одежде Соня смотрелась очень неплохо, но маме нравилось, когда дочь одевается «женственно». Приходилось носить юбки и платья, красивые сами по себе, только вот превращающие ее в обычную толстушку.

Хирургическая роба тоже скрывала рельефные формы, так что заинтересованные мужские взгляды редко выпадали на Сонину долю. «Может, и к лучшему, – думала она, – все же служебные романы и даже легкие интрижки на рабочем месте к хорошему никогда не ведут.