Ухожу в монастырь!

– Я их уже отпустил.

– Да? Так что же они до сих пор заторможенные такие? Клаус, Ганс, вы в порядке?

– Похоже на то. – Клаус встряхнул головой и оглянулся по сторонам. – А что происходит? Последнее, что я помню – Кай подошел ко мне и посмотрел в глаза. И – все. Провал.

– Провал, да? – процедил Ганс, сплевывая на снег сгусток крови. – Да ты мне нос сломал, придурок!

– Я?!!

– Ты!

– Зачем?

– Шлем стаскивал по приказу этой сволочи!

– Не помню…

– Гм, а ты, похоже, действительно одумался, – усмехнулся старший, убирая пистолет от виска ребенка. – Впрочем, я не удивлен. Несмотря на все твои завихрения, ты – «истинный» ариец, способный мыслить трезво и рационально. Думаю, Брунгильда это оценит. Но рисковать я не хочу, так что давай-ка, приятель, надевай на голову шлем.

– Не хочу.

– Это еще почему? Ты же вроде все понял и сдался?

– Именно поэтому и не хочу. Унизительно. Я и так на вашей стороне.

– Надевай, кому сказано! Иначе прострелю мальчишке ногу! Или руку!

– Стреляй, – равнодушно пожал плечами Кай. – Мне все равно. Но шлем я не надену. Мне нельзя.

– Что значит – нельзя?

– То и значит. У меня от шлема голова болит.

– Папа?.. – Михаэль уже не бился и не рыдал, он обессиленно повис на плече верзилы и лишь судорожно всхлипывал, пытаясь поймать взгляд отца.

Но у него не получалось – самый родной, самый любимый в мире человек (после мамы, конечно, но ее малыш почти не помнил… так, образ, ощущение), его папочка, которого мальчик чувствовал, понимал, знал всю свою коротенькую жизнь, вдруг исчез. Совсем. Нет, человек, точь-в-точь похожий на папу внешне, остался, вон он, но там, внутри, больше нет света и тепла. Только пыль какая-то…

«Успокойся, Помпон, папа скоро вернется. Он просто заболел».

– Так, мне надоело тут торчать! – рявкнул старший, поудобнее перехватив вялое тельце ребенка. – Снег почти перестал, и солнце вон выглядывает, глазам больно.

– Кстати, для меня очков солнцезащитных не прихватили? – деловито поинтересовался Кай.

– Кстати, нет. И так обойдешься – вон капюшон какой глубокий. Ганс, Клаус, вы обратно дойдете?

– Я – вряд ли, – простонал Ганс. – У меня нога повреждена.

– Понятно. Ну что же, вы с Клаусом останетесь пока в этой халупе, а завтра мы за вами пришлем снегоходы.

– А старика куда девать?

– Туда же, куда и его собак. Пристрелить. Все, Кай, надевай шлем – и вперед. Гм, ты же без лыж, будешь нас задерживать. Дитрих!

– Я! – гаркнул один из преследователей, вытянувшись в струнку.

– Уступи свои лыжи Каю.

– А я как же?

– А ты останешься здесь, за ранеными присмотришь. И старика этого прихлопнешь, когда мы уйдем.

– Не надо! – заверещал Степаныч, бухаясь на колени. – Не убивайте! Я буду вам помогать! Я вот и сейчас подмогну!

И он неожиданно для своего возраста ловко подхватился с коленей, цапнул все еще валявшийся на снегу шлем и нахлобучил его на голову Кая, еле слышно прошипев на ухо:

– Я тебе, поганец, свово унижения долго не прощу! Ты тока вернись сначала!

– Да как ты смеешь!.. – возмущенно заорал было Кай.

А потом в голове что-то со звоном лопнуло, осыпаясь грязными хлопьями.

И от одного прикосновения к этим хлопьям, только что бывшим его желаниями и намерениями, Кая словно током било.

Током отвращения, омерзения и гадливости.

К себе и своим мыслям.

Судя по всему, кем-то навязанным…

Но кем именно – он разберется потом, а сейчас надо заняться делом.

– Главное, шлем не сымай, – удовлетворенно шепнул старик, увидев вспыхнувший в фиолетовой глубине огонь. – Так девчушка велела. – И уже громче, подобострастно глядя на старшего из немцев: – Вот видите, господин хер, я вам еще пригожусь.

Кай еле удержал внутри невольный смешок, но соплеменник, которого, кстати (или некстати), звали Адольфом, явно не настолько хорошо владел русским, чтобы понять издевку деда, он лишь высокомерно поправил:

– Надо говорить – герр, а не хер, без «господин», иначе получается господин господин.

– Как скажете, хер-хер!

– Тьфу ты, идиот! Пристрелить его! Клаус, выполняй!

– Так точно! – козырнул здоровой рукой тот и заковылял в сторону отброшенного пистолета.

Кай дернулся было, чтобы помешать ему, но старик еле слышно шепнул, стараясь не шевелить губами:

– Не суетись! Не мешай ей!

– Но…

– Цыц, я сказал!

Клаус тем временем доковылял до пистолета, поднял его и пошел обратно, деловито очищая оружие от налипшего снега.

Остановился как раз посредине между немцами и Степанычем, вытянул руку в сторону старика, прицелился и вдруг, резко развернувшись, открыл огонь по своим…

Глава 41

К сожалению, снайпером Клаус не был, и уложить всех преследователей он не смог. К тому же один из них стоял за спиной старшего, державшего Михаэля, и в него Клаус вообще не целился.

Но двое из пятерых тряпичными куклами неуклюже осели на снег, делая изначально черно-белую картину еще более кровавой. Третий вопил, судорожно вцепившись в простреленную руку.

А четвертый, тот самый, что оказался вне линии огня, сдернул с плеча автомат и, заорав что-то невнятное по содержанию, но понятное по смыслу, выпустил очередь по предателю.