Уклоны мистера Пукса-младшего

Эта высшая сила заставила меня не поехать немедленно в санаторий, а остановиться у прекрасной, но негодной женщины, у туземной красавицы Заары. Выйдя от нее на прогулку, я попал в демонстрацию против британского владычества в Египте, и какой-то негодяй наклеил мне на спину революционное воззвание. Я этого не заметил. Получасом позже я ввязался в драку, во время которой у меня похитили бумажник с деньгами, паспортом и бумагами.

В полицейском участке, куда я кинулся, увидев пропажу, меня приняли за индусского коммуниста Тамма-Роя, и на следующее утро я был выслан на судне «Мария» в СССР, как политический преступник.

Всю дорогу я ожидал смерти, отец. Я был убежден, что большевики расстреляют меня в тот момент, когда я сойду на советский берег. Но этого не случилось. Случилось худшее: ко мне отнеслись, как ко всем прибывшим политическим эмигрантам. Меня приютили, накормили и, главное, честно и открыто показали мне все недостатки и достоинства советской страны.

Боже, как лгут наши газеты, отец! Как они сильны, отец!

Я видел все: промышленность, армию, деревню, буржуазию, детей, быт, развлечения. Все, все. Я видел то, чего не дано видеть лжецам из редакций и президиумов партий. Отец, русскому рабочему живется в миллион раз лучше, чем какому бы то ни было рабочему другой страны. Русский крестьянин встает сейчас на ноги и с благодарностью смотрит на город, который недавно считался его главным врагом. Служащие также довольны. Следовательно, в стране, где власть принадлежит трудящимся, все трудящиеся довольны. А это — основное. Вспомните, отец, что в нашей Англии, где власть принадлежит буржуазии, не вся буржуазия довольна теперешним правительством. Что это значит? Это значит, что мы, англичане, не идем вперед[54]

, занятые внутренней борьбой, а большевики растут со сказочной быстротой.

Ах, отец, как они сильны! Это первое и основное, что вы видите, вступая на их берега. Ведь первое, после чекистов, конечно, что я увидел, были иностранные — и в том числе английские — суда, пришедшие за их хлебом. Первое, что я увидел, была их мощь.

Я не верил им, отец. Я боролся всеми силами против их безмолвной агитации. Но это сильнее меня, отец. Они сильны, как смерть.

Промышленность: вы подумайте, отец, без какой бы то ни было конкуренции, обладая почти тремя четвертями промышленности, безоговорочно диктуя рынку свои желания, — они все-таки снижают цены на товары. И это идет не за счет эксплоатации — нет, их рабочие не отдают своих соков хозяину. Если они и вырабатывают прибавочную стоимость, то этот излишек возвращается к ним же сторицею.

Простите, отец, что мое письмо похоже немного на лекцию политической грамоты, но я хочу, чтобы вы меня поняли и стараюсь быть очень подробным.

Промышленность, в которой хозяевами являются сами же рабочие, растущая по воле и трудом этих хозяев, — разве это не изумительно? Разве не замечательно то, что у них все, абсолютно все делается по плану? Разве мы, капиталисты, можем похвастать чем-нибудь подобным, при нашем хаосе на рынке, в производстве, в деньгах, торговле — во всем?

Промышленность, служащая стране для ее роста и обслуживаемая в то же время всей растущей страной, — вот первое положение, сбившее меня с моих позиций.

Вторым толчком была армия. Я видел Красную армию, отец, и заклинаю вас, имеющего вес на бирже, а, следовательно, и в министерских кругах — теперь я понял это — делать все от вас зависящее для предотвращения войны с ними. Это изумительнейшая армия в мире. Ни одна армия не полна так классовым патриотизмом, не сознает так своих задач и обязанностей перед страной. А какие там бойцы, отец! Нет, заклинаю вас памятью вашей матери бороться всеми силами против войны с большевиками. Их армия — это собрание сознающих свои обязанности людей, проникнутых единственным стремлением: не дать сорвать строительство своей страны.

Затем, отец, наступил черед советской буржуазии. Это рабы, отец. Это люди без инициативы. Это — конченные люди. Они не живут, а прозябают, и притом по собственной вине. Они имеют право только торговать. И при этом они, фактически, приказчики власти: нельзя продавать выше определенной цены, нельзя скупать то-то и то-то, нужно сдавать очень большую часть прибыли государству в виде налога. А о борьбе с властью они и не помышляют: они знают, что, в случае попытки, встанет весь народ от детей-пионеров до седых стариков — старых большевиков. Раньше они, по крайней мере, мечтали о том, что придут интервенты и избавят их от власти большевиков. А теперь, отец, они, буржуа, побежденный класс, который, казалось бы, должен любить и верить только в иностранный капитал, — они, говоря о нас, защищают свою страну. Страну-мачеху. Вам это покажется непонятным, отец, но лучше быть пасынком, и притом нелюбимым, чем рабом. Так сказал мне мой новый приятель мистер Смирнов, русский буржуа.

Если это было третьим толчком, отец, то четвертым, вероятно, самым сильным, явилась моя поездка в деревню.