Укрощение тигра в Париже

Ключ резко вошел в замок, и она появилась в дверях. Грустная и сдержанная, вынула из пластиковой сумочки бутылку виски, поставила ее на стол и, не снимая куртки, села. Ему она ничего не сказала. Ни слова. Он ушел в ливинг-рум и стал копаться в бумагах, размышляя, как лучше сказать ей, что он передумал, что он был зол, но теперь злость прошла. Что не нужно ему ничего рассказывать, с кем не бывает… Он перелистывал бумаги, не видя текста, а она там позванивала стаканом о бутылку, чиркала спичками, и даже звуки были грустные.

«Что же сказать? — думал он. — Извиняться он не хотел. Да и глупо было извиняться. Она, по всей вероятности, провела ночь, если не с двумя, то с одним мужиком (А что еще она делала всю ночь? Не по улицам же ходила…), а он будет извиняться. Извинится он только за то, что попросил ее покинуть его, найти себе квартиру, а получится, что он перед ней извиняется за то, что она провела ночь с мужиками или мужиком… Нонсенс!»

Наташка вошла со стаканом виски. Куртку она уже сняла, свитер тоже. Теперь на ней была только черная тишот с двуглавым золотым орлом и надписью «Тогда была свободна Русь, и три копейки стоил гусь». Сойдя со ступенек, она посмотрела на него грустно. Затем вдруг выражение ее лица изменилось в яростное.

— Не уйду! Вот не уйду и все! И ничего со мной не сделаешь! Потому что я люблю тебя! — закричала она, и зло расплакалась, и опустилась в кресло.

— Пи-уу-уф! — сказало кресло.

Писатель, несмотря на то, что Наташка заплакала злыми слезами, рассмеялся. Ибо он уважал в людях прежде всего характер, и он увидел, что в Наташке характера более чем достаточно. Впоследствии писатель охотно рассказывал этот эпизод друзьям:

— Я говорю ей: уходи, мы с тобой друг другу не пара. А она выпила бутылку виски и объявила: «Не уйду! Вот не уйду и все». Ну и характер! Как у черной девушки. Они обычно очень гордые… — И писатель восхищенно качал головой.

Смеясь, писатель обнял свою упрямую русскую девушку и расцеловал ее. Даже острые локти ее поцеловал. Вместе они допили бутылку виски и ушли в постель. И опять были они: русская девушка Наташка и русский парень Эдька Савенко, в крещении названный Петром.

— Эдинька, — бормотала Наташка, прижимая его к себе.

глава пятая

Даже по тому только, как она орудует ключом в замочной скважине, я мгновенно определил, что она пьяна, но умеренно. Попав внутрь необычайно освещенной квартиры и увидев Тьерри, Наташка улыбнулась во весь рот.

— О, у нас гости! — закричала она и подбежала к Тьерри для дежурного французского целования. — Бонжур, Тьерри!

Не говоря уже о том, что какой жур, когда три часа ночи, она еще безжалостно жикнула буквой «ж». Я поморщился и постарался не увидеть, как они целуются. Я не ревную Наташку к Тьерри, но мне все равно неприятно смотреть, когда она целуется с мужчинами.

На голове у Наташки была шапка-кубанка, из картона, карнавальная, с красным верхом и выкрашенным серебряной краской двуглавым орлом, нашитым на месиво резаной черной бумаги, символизирующей собой каракуль шапки. Кубанка Наташке шла. Вокруг шеи у нее обвивалась седая лиса. Настоящая, не карнавальная. Ночной мэйкап кое-где подтек, а губы были размазаны. Вид у нее был залихватский. Звезда кабаре была в распрекрасном настроении. После Тьерри она набросилась на меня и, прижимая к шкафу, впилась в меня долгим поцелуем.

— Я так тебя люблю, милый мой Эдинька, так тебя люблю! — На глазах Наташки даже выступили слезы.

Расчувствовавшийся зверь мял меня и продолжал прижимать к шкафу. Тьерри за Наташкиной спиной хохотал. Мне было приятно это нападение, но я осторожно пытался выскользнуть из объятий подвыпившей русской бабы. Нежности, по моим наблюдениям, добра не предвещают.

— А вы тут празднуете! — довольно отметила она, наконец оторвавшись от меня и оглядев кованно-зеркальный столик мадам Юпп, уставленный кейком. Она ожидала увидеть как всегда озябшего Лимонова за письменным столом, ан, оказывается, в доме веселье. — А мне кейк! — жалобно проныла она, и я ушел в китченетт за тарелкой и ложкой.

Возвратившись, я обнаружил, что Наташка уже сбросила лису и пальто, уселась на диван и лопает кейк из тарелки Тьерри, посмеивающегося из кресла.

— На хуя же я ходил тебе за тарелкой? — сказал я и тотчас подумал, что зря я изрек это замечание.

Наташка бросила ложку и нагло-демонстративно потушила сигарету (с сигаретой она пришла) о тарелку с недоеденным кейком. На сей раз я промолчал, боясь столкновения.

— Дайте мне шампанского! Скорее дайте мне шампанского! — Она схватила бутылку и попыталась вытрясти из нее что-нибудь себе в рот. Безуспешно.

— Кончилось шампанское, — подтвердил я очевидное. — Бутылка была пол-литровая.

— Тогда налей мне бурбона, Лимонов! — капризно потребовала Наташка.

— Я бы на твоем месте не пил, — пробурчал я по-русски. — Ты уже выпила.

— А я на моем месте буду пить. Сегодня Кристмас!

— Это даже не наш Кристмас.

— Все наше, все праздники. Раз мы здесь живем — значит, наш праздник! — развязно парировала она.