Укрощение тигра в Париже

Ему пришлось пережить церемонию фотографирования. Архаров и длинный актер стали сзади, а темноглазая села с ним рядом и вдруг в последний момент хулигански прижалась к писателю. «Чего это она? — подумал писатель, застеснявшись. — Что за нежности?» — Однако, быстро вспомнив, что он живая легенда для юношей и девушек страны победившего социализма, писатель побежал к бару. Анатолий сказал ему, что он может воспользоваться телефоном. Отбежав в глубь потемневшего крематория, он, однако, вспомнил, что принес в подарок Ефименкову свою последнюю книгу. Книга оказалась в руке высокого актера, его, как и темноглазую девушку, не пригласили в «Бальтазар». Писатель изъял, извинившись, книгу и ушел, таинственный, из жизни темноглазой актрисы, уже не торопясь, потому что увидел издалека, что, грубо опершись о бар, телефонную трубку по-хозяйски сжимает Ефименков. «Борис, Борис, ты меня хорошо слышишь?» Может быть, он говорил с Москвой или с советским посольством.

В его телефонном аппарате в Марэ, стоящем на пухлых телефонных книгах, бронзовый молоточек колотил по двум бронзовым полушариям, но живое существо не сняло трубку с аппарата. Сжимая книгу, он поднялся к гардеробу и застал там всю компанию уже в пальто. Не хватало только Ефименкова.

— Увы, моя девушка, оказывается, уехала домой. Поэтому, извините, но я не смогу поехать с вами. — Компания сочувственно переглянулась.

— Возьми такси, езжай за Наташей и приезжайте в «Бальтазар», — скомандовал появившийся сзади Ефименков. — В любом случае все мы уместимся в Олькин автомобиль. Ольга, дай ему адрес!

Мадам Анжели, — Ольга, Оля, Олька и опять Ольга послушно открыла рот:

— Запишите адрес… Или я лучше вот… — Заперчаточенной рукой мадам взяла ярко раскрашенный верхний листок с кипы лежащих на прилавке гардероба брошюрок и дала писателю. Сразу несколько заведений мадам рекламировали себя, представленные символически фигурой голой девки. Голой за исключением золотых минимальных трусиков, жемчужных нагрудничков, золотых туфелек, цилиндра и облака розовых перьев в виде хвоста.

— O.K., я буду с вами очень скоро, — заверил он, не очень веря в то, что будет с ними. — Женя, на всякий случай, вдруг я не смогу приехать, вот я принес тебе в подарок книгу. Последняя.

— Я купил вчера две твоих книги в русском магазине, — Ефименков, не торопясь, вставлял руки в плащ, который держала за ним гардеробная девушка.

— Этой еще нет в продаже. Она только что из типографии. Держи.

Ефименков взял книгу и стал перелистывать ее. Все почтительно ожидали. Гардеробная девушка с шарфом Ефименкова застыла сзади.

— Первое дело, которое я сделал вчера в Париже, прилетев, гордись… Я сходил в русский магазин и купил все новые книги Бродского и твои. Правда, Жанн? — призвал он в свидетели жену.

— Да, Эдвард, Женя так и спросил: «Что у вас есть Бродского и Лимонова?» — послушно свидетельствовала Жанн, отделившись от терпеливо ожидающей группы.

— Я побежал, — писатель сделал шаг в сторону из ситуации.

— Ох, я забыл поссать! — грубо объявил Ефименков и, кокетливо улыбнувшись, сбросил так и не застегнутый плащ на руки гардеробной девушки. Новую книгу Лимонова он положил на срез массивного столба, покоящегося на границе двух маршей псевдорусской лестницы.

«Забудет, блядь!» — подумал писатель и побежал вверх, отправляясь из одной напряженной эмоциональной ситуации в другую.

Посередине Елисейских полей находились две толпы: толпа такси и толпа пассажиров. Однако они не смешивались — никто никуда не ехал. Писатель попытался открыть дверцу ближайшего к нему средства передвижения, но мордатая личность с усами спросила его, куда он хочет ехать. Узнав куда, личность самовольно назвала цену: «50».

— Идет, — согласился писатель.

Нормально поездка стоила бы сорок франков. Толпа стояла, переминаясь на промозглой слякоти тротуара, экономя десять франков. Писатель презрительно проехал мимо.

Их окна были темны. Войдя в квартиру, он стал ругаться по-английски. Он выкрикнул с дюжину «факов» и «шитов», прибавив несколько «мердов» и даже «Джизус факинг Крайстов» и «ебаную Наташку», которая, блядь, делает из малейшей занозы глубокую душевную рану. Он пнул несколько раз диван и пуф в ливинг-рум и стал думать, где она. Очевидно, пошла в бар и напилась. Несмотря на то, что погнутая часовая стрелка простого, как амеба, жестяного будильника приближалась к трем ночи, открытый бар возможно было найти. Наташка, вне сомнения, не раз посещала подобные бары после кабаре вместе с другими мужчинами.

В половине четвертого он позвонил Нинке.

— Нина? Можно Наташу? Если она у тебя… Это Лимонов.

— Я не Нина, я — Тамара! Почему ты, Лимонов, позволяешь себе звонить в четыре утра и даже не извиняешься и не говоришь «Здравствуйте?» Кто ты такой на хуй? Почему ты позволяешь себе такое хамство?

Писатель хотел сказать ей все, что он о ней думает, об этой Тамаре, виденной им пару раз, но сдержался.

— Я извиняюсь, действительно, я хам, но я за нее волнуюсь. Она у вас? Я приношу мои глубочайшие извинения!

— Сейчас, дам тебе твою Наташку, — фурия бросила трубку и забулькала в отдалении.