Укрощение тигра в Париже

В феврале Генрих увешал своими картинами стены ресторана, принадлежащего его друзьям, и пригласил друзей и перспективных покупателей на вернисаж. Ресторан находился за несколько дверей от входа в ущелье цементного двора, где в индийской гробнице жил Генрих. Наташка и писатель отправились на вернисаж к восьми вечера. Седая лиса опоясывала горло певицы поверх пальто, интеллигентный Лимонов умно выглядывал через очки. Красивыми и серьезными они протопали по рю дез'Экуфф, пересекли рю де Риволи, вышли к Сене, прошли на остров и толкнули зеленую дверь в маленький ресторан, где бегал, волнуясь и улыбаясь, виновник торжества. Одет он был, как и следовало ожидать, нелепейшим образом: любезный его сердцу фрак сочетался с ковбойскими, тисненными по голенищам узорами, сапогами и дополнялся по случаю празднества белой рубашкой очень большого размера, не заправленной в брюки, и карнавальной бабочкой на резинке. Белые джинсы гармонировали, однако, если не с фраком, лацкан которого был съеден молью, то хотя бы с ковбойскими родственниками. Генрих был одет как бы кентавром, ковбой ногами, он был дирижером до половины туловища.

С Наташкой Генрих расцеловался, как они делают по французскому обычаю всякий раз, к скрытому неудовольствию писателя, а с Лимоновым они обменялись рукопожатиями.

— Поздравляю! — сказал писатель.

— Хе-хе… Пока не с чем. Еще ничего не купили, — нагло-стеснительно сообщил Генрих. — Что будете пить?

Следовало ответить: — Ничего не будем пить. — Или в крайнем случае сказать: — Наташа, что ты хочешь пить? — Нет, спасибо, Генрих, я пить не буду.

Вместо этого и Наташка и писатель радостно впились в бокалы с киром, сделанным им самим Генрихом, и с удивительной жадностью опорожнили их, осмотрев лишь одну-единственную стену с картинами. Со следующей порцией кира им удалось осмотреть только четверть стены. Правда и то, что посетителям выставки приходилось истратить некоторое время на маневры, на обхождение столов и стульев, приготовившихся принять обедающих.

Зеленой дверью манипулировали женщины и мужчины все того же типа «хомо интеллигентис паразиенус», повышая то медленно, то вдруг рывками населенность ресторана. С одним из «хомо интеллигентис» писателю удалось поговорить некоторое время об истории крестовых походов. И это был единственный сколько-нибудь продолжительный контакт писателя за весь вечер, совершенный им не с бокалом и не с Наташкой.

Оказалось, что нужно быстро сесть за несколько столов в углу, отведенных Генриху и его самым-самым друзьям. Удивившись, что Генрих отнес его к самым-самым, он уселся против красивой Наташки. Красивой, но уже с высокомерно-презрительным выражением лица, каковое появляется у нее в моменты, когда первое опьянение приходит в сопровождении маленького припадка мегаломании. Для того чтобы не раздражаться Наташкиным пылающим ликом, писатель взял с соседнего стола бутылку красного вина и налил себе полный бокал. Процесс потребления алкоголя кем-либо в ее присутствии (и особенно близким ей человеком) воспринимается Наташкой с ревностью.

— А мне ты не хочешь налить вина? — прошипела она и, наскоро проглотив остатки кира, поставила бокал перед писателем.

Он налил ей вина, решив, что в любом случае они находятся недалеко от дома, вместе, и, кажется, сегодня у нее нет поводов к агрессивности.

Ресторан заполнялся. И пришедшими посмотреть картины Генриха и явившимися пообедать посетителями. Фотограф с остроносой женой, окруженные свитой друзей и прихлебателей, прибыли на выставку, и дружно, по команде властной жены фотографа, компания стала восхищаться Наташкой, и та, очевидно, почувствовала себя вдруг Незнакомкой Блока или моделью художника Кустодиева. Выставив плечо на зрителя и разбросав вокруг себя лису и всяческие узорные цветные платки и шали, русская красавица сидела горделиво и поглядывала высокомерно в мир. Иногда она незаметно бросала испытующий взгляд на командира Лимонова, пытаясь понять, что он думает, но тотчас делала вид, что это ее не интересует.

«Какая красавица! Ну вы только посмотрите, какая красавица! — вскрикивала время от времени жена фотографа, призывая интеллигентов восхищаться. — Ну, Лимонов, отхватил девку! Ну, Лимонов!»

Писатель, считая жену фотографа более развязной, чем необходимо, все же чувствовал настоящую гордость за Наташку. При каждом «Ну, Лимонов!.. Какая красавица!» Наташка поводила плечом и смотрела на писателя вызывающе, как бы говоря: «Видишь, дурак, какая женщина тебе досталась. А ты меня не ценишь…»