Улица Красных Зорь (сборник)

Григорий Алексеевич сегодня побывал с комиссией где-то за городом, где разваливалась старинная церквушка двенадцатого века, приспособленная под склад. Он начал было делиться впечатлениями, возмущаться, но Нина мигнула ему, и он перевел разговор на какие-то пустяки. Перед концом обеда позвонил телефон. Григорий Алексеевич снял трубку и сказал:

– Да. Но он болен… Он не может…

– Это меня, – крикнул Юрий Дмитриевич и кинулся к телефону, опрокинув блюдо с клубникой, – это Зина…

– Это не Зина, – сказал Григорий Алексеевич.

Но Юрий Дмитриевич вырвал у него трубку и крикнул:

– Зина, я думал о тебе… Я мечтал о тебе… Ты хорошая девушка, но у тебя тело не разбужено… И ты неправа… Ты ошибаешься… Угасание человеческой жизни должно быть физиологическим… Человек должен изжить себя, по ступеням приближаясь к чему-то высшему, тому, что ты именуешь Богом, а я отказываюсь как-либо конкретно именовать, ибо не в наименовании суть… Человек должен пройти грех, искушение, страсть, боль, не минуя ни одной ступени… Легче всего быть праведником либо злодеем…

Нина пыталась вырвать у него трубку, однако он отталкивал ее и замолк, лишь услыхав на другом конце провода какие-то тревожные голоса… Видно, там положили трубку, но не на рычажок, а, очевидно, на стол. Потом в трубке щелкнуло, и женский голос сказал:

– Юрий Дмитриевич, это говорит Екатерина Васильевна, секретарь замдиректора. Здравствуйте.

– Здравствуйте, – ответил Юрий Дмитриевич.

– Вы извините, мы вас потревожили… Вы нездоровы…

– Нет, ничего, говорите, – сказал Юрий Дмитриевич.

– Николай Павлович просит вас зайти, но я доложу, что вы нездоровы…

– Нет, я зайду, – ответил Юрий Дмитриевич. – Легкое недомогание… Завтра зайду…

Он повесил трубку и сел, прикрыв лицо ладонями…

– Странная все-таки со мной произошла история, – сказал он. – Григорий, тебе никогда не приходила мысль, что слепорожденный в любой момент может коснуться рукой Большой Медведицы или Кассиопеи?.. Собственно говоря, что такое для слепорожденного звезда… Это раскаленное газообразное вещество, которое можно получить в любой лаборатории… И надев специальное предохранительное приспособление… Но это уже технические подробности… Слепорожденный не может жить по нашим законам, ибо наш идеал для него – быт, а наш быт для него – идеал… Он хитрый. Он приспособился… Это лазутчик… И если через тысячу лет они овладеют землей, то проявят по отношению к нам меньшую терпимость… Они нам будут попросту выкалывать глаза… Григорий, наша цивилизация слишком беспечна… Человек – это зрячее существо, и он должен бороться за свои глаза…

Сильная боль возникла вдруг в глубине черепа и ослепила Юрия Дмитриевича. Нина опустилась на колени и, глотая слезы, расстегнула, стащила с Юрия Дмитриевича брюки. Вдвоем с Григорием Алексеевичем они перенесли Юрия Дмитриевича на постель. Григорий Алексеевич позвонил Буху. Бух приехал через пятнадцать минут, он вернулся с заседания буквально перед самым звонком, не успел даже пообедать, и Нина сделала ему несколько бутербродов с семгой и колбасой.

– Приступ вызван внешним раздражителем, – сказал Бух, щупая пульс. – Главное – покой. Окно должно быть затянуто плотной шторой. Ночью свет луны не должен падать на постель.

Бух дал еще несколько советов и ушел. Григорий Алексеевич постелил себе в кабинете на диване, а Нина в одежде прилегла на раскладушке у постели Юрия Дмитриевича. Проснулся Юрий Дмитриевич от шума. Над потолком что-то гудело, будто самолет, но звук не удалялся: изредка он обрывался сразу, потом вновь возникал с той же силой в том же месте, точно самолет, подобно большому жуку, зацепился за крышу и мучился там, теряя силы. Юрий Дмитриевич привстал, и тотчас же поднялась Нина. Лицо у нее было усталое, помятое от бессонницы.

– Что, – спросила она тихо, – хочешь выйти?

– Там самолет, – сказал Юрий Дмитриевич, – зацепился за крышу и мучается… Надо отцепить… Ведь там экипаж, люди…

– Это ветер, – сказала Нина, – ветер гудит…

Из соседней комнаты пришел Григорий Алексеевич и зажег свет. Григорий Алексеевич, босой, в пижамных штанах, майке и с русой бородкой, напоминал оперного бродягу.

– Григорий, – сказал Юрий Дмитриевич, – зачем меня обманывать… Я болен, но к чему этот обман… Я не могу, когда мучаются… Я не переношу физическую боль не потому, что боюсь ее, а потому, что она меня унижает. Физическая боль – удел животных. Человек же рожден для преодоления более высокой нравственной боли.

– Дай ему порошок, – сказал Григорий Алексеевич Нине. Нина налила в стакан воды и высыпала порошок в ложку. Юрий Дмитриевич покорно выпил, вытер ладонью рот и сказал:

– Сдайте меня в клинику… Я не имею права вас мучить…

Он посмотрел в окно. Оно было плотно затянуто шторой, но за шторой была глухая глубокая тишина, которая бывает в разгаре ночи.

– Хотя бы скорее день, – с тоской сказал Юрий Дмитриевич, – помните библейское проклятие… И ночью ты скажешь: скорей бы пришел день. А днем ты скажешь: скорей бы пришла ночь…