Улица Красных Зорь (сборник)

– Словно Мария, – сказал Юрий Дмитриевич дрогнувшим голосом, – словно Мария, отдавшаяся в хлеву иудейскому пастуху… Отцу Иисуса… Беззаботному, может быть, человеку, живущему мгновением… Как надо любить, как надо уметь отдаться любви, чтоб переступить беспощадный обычай, сухие законы Иеговы… Евангелистское непорочное зачатие – мелкое цирковое чудо по сравнению с подлинной судьбой этой женщины… – Юрий Дмитриевич прикоснулся к своему раскаленному лбу. – Маша, – сказал он. – Если у нас родится сын… То есть я путаюсь… Вернее, вернемся к сыну… Оставим отца и вернемся к Сыну и Святому Духу… Ибо я вовсе не хочу опровергнуть святости происходившего… Даже ложные движения человеческого духа, если они основаны на благородстве и силе… сначала им увлекаются, потом вступают в борьбу… Европейская цивилизация построена на христианстве и на борьбе с ним… Христианство как идея существовало и до Иисуса. Иисус был одним из верующих христиан, но он так сильно поверил в Христа, что слился с ним, и на первых порах, пока ум человеческий коснел в невежестве, это сделало идею Христа более доступной и ощутимой… Однако со временем подобная материализация Христа начала давать обратный результат… Но об этом после… Об этом еще думать надо… Да… – Он начал говорить сбивчиво, теряя фразы. – Сначала учению нужны титаны, потом оно нуждается в посредственностях, которые довели бы его до абсурда, то есть до естественной смерти, ибо учения смертны и сменяют друг друга, как человеческие поколения… Но вернемся к истории болезни… Итак, больной удаляется в пустыню… Это раннее течение болезни… Появляется замкнутость, изменяются интересы и эмоциональное реагирование… Он утрачивает интерес к своим прежним занятиям и, наоборот, начинает проявлять интерес к тому, к чему ранее он не испытывал влечения… К философии, к религии… Возможно, теперь он увлекся бы математикой, конструированием или коллекционированием… Он становится то вялым, то, наоборот, суетливым, о чем-то думает, куда-то всё время ходит один… Потом он собирает несколько таких же психически неустойчивых человек и начинает проповедовать… Это уже следующая, параноидная форма шизофрении… Больному кажется, что он приобрел какой-то смысл и все им интересуются… Появляются галлюцинации, идеи воздействия… Современному больному, например, кажется, что диктор радио говорит о нем, в газетах о нем, объявления на столбах и даже вывески о нем… Затем новый, депрессивно-параноидный период… Больному кажется, что у него появились враги, они хотят его подвести под пытки, предать, оклеветать… Один из вас предаст меня, а другой отречется ранее, чем прокричат третьи петухи… Современный больной нередко утверждает, что на него воздействуют электричеством, радиоволнами, магнетизмом, атомной энергией… Испытывает ревность к жене, проверяет ее белье… – Юрий Дмитриевич, пошатываясь, вошел в освещенные лучом пылинки, схватившись руками за ворот пиджака…

– Ты как святой, – шепотом сказала Зина. – Ты говорил… я не понимала… Но ты как святой… У тебя сияние…

– Нет, – засмеялся Юрий Дмитриевич, – в древней Иудее не было невропатологов, но были палачи… Впрочем, в тридцать три года Иисус уже страдал гебефренической формой… Он был неизлечим. Больные в этой стадии перестают есть, говорят, что у них сгнили все внутренности, что они уже трупы… Они стремятся к самоубийству, к смерти… – Юрий Дмитриевич внезапно смолк. Большой рыжий кот с ободранным боком смотрел на него из слухового окна.

– Кыш! – крикнула Зина.

Кот фыркнул и исчез.

– Таких юношей, как Иисус, было немало и позднее в черте оседлости, – сказал Юрий Дмитриевич, – в грязных местечках… Худые чахоточные мечтатели… Горе родителей… Позор семьи… Иисус мог бы быть одним из героев Шолом-Алейхема, родись он позднее. Но он родился в момент того душевного порыва, когда его народ, сам того не сознавая, приносил себя в жертву, обрек себя на распятие во имя рождения христианской цивилизации… Тут парадокс… Гибель Иудейского храма была предвестником гибели языческого Рима… Да… Христос – великий литературный образ древнееврейской литературы, литературы, которая может возникнуть лишь в моменты сильных душевных сдвигов… Впрочем, я потерял нить, – беспомощно прикоснувшись к вискам ладонями, сказал Юрий Дмитриевич и почему-то виновато улыбнулся.

– Иди ко мне, – сказала Зина и протянула навстречу ему руки.

– Странно как, – сказал Юрий Дмитриевич, – этот чердак, эти трубы, этот кот… Я ведь болен, знаешь… Я пережил страшную ночь… Мне казалось, что мучаются самолеты…

– Иди ко мне, – повторила Зина.

Лицо Зины порозовело, это было лицо любящей счастливой женщины.

– Да, – сказал Юрий Дмитриевич. – К тебе и только к тебе… Ибо ты сейчас так чужда непристойности… Ты на этой ветоши…

Юрий Дмитриевич лег на ветошь рядом с Зиной и, обняв ее, приблизив губы к ее губам, принялся вдыхать ее дыхание, наслаждаясь ароматом и чистотой выдыхаемого ею воздуха. Они пролежали так до вечера. Солнечный луч из слухового окна добрался к противоположному углу чердака, затем вовсе погас, и по крыше защелкало.