— Я нахожу это высказывание не только неуместным, но и довольно глупым, — устало заявил Питер. — Не смогу с ним согласиться до тех пор, пока не узнаю, кто это сказал. И кто это был?
— Иисус, я думаю.
— Что-то я не припоминаю такой строки в Писании.
Алекс тихо рассмеялся в ответ.
— А ты хоть раз читал ее? Библию, я имею в виду.
— Почти всю.
— Потому что тебя заставляли?
— Нет. Мои отец и мать были такими скептиками, насколько ими могут быть два человека, чтобы только на них не вешали ярлык воинствующих безбожников. Они ничего сами не рассказывали, а просто отправляли меня и двух моих сестер в первое воскресенье на протестантскую службу, во второе — на католическую, а после этого — в синагогу. Все это происходило без особой регулярности, но мне кажется, они делали это, чтобы мы уловили общую идею.
— Этому нельзя противостоять, — согласился Конклин. — Я утратил веру, но теперь, после долгих лет духовной независимости, мне кажется, что чего-то не хватает.
— То есть?
— Спокойствия, Питер. Я не чувствую душевного спокойствия.
— Зачем оно тебе?
— Не знаю. Может быть, мне неспокойно из-за того, что происходят вещи, которые мне не подвластны.
— Хочешь сказать, тебе не хватает чувства оправданности, метафизического оправдания. Прости, Алекс, это не наш случай. Мы в ответе за свои поступки, и никакое отпущение грехов этого не изменит.
Конклин повернул голову и широко раскрытыми глазами уставился на Холланда.
— Спасибо, — сказал он.
— За что?
— За то, что сказал это, как я, даже слова такие же использовал… Пять лет назад я вернулся из Гонконга, а на моем копье развевался флаг с девизом «Ответственность».
— Что ты несешь?
— Забудь. Все в порядке… «Остерегайтесь ошибок церковной вседозволенности и самонадеянности».
— А это еще кто сказал?
— Савонарола или Сальвадор Дали — не помню, кто именно.
— Так, ладно, кончай! — рассмеялся Холланд.
— Почему? Мы в первый раз разговорились по душам. А что с твоими двумя сестрами? Что с ними стало?
— Это еще забавнее, — ответил Питер, склонив подбородок и с озорством улыбаясь. — Одна стала монахиней в Нью-Дели, вторая — президент своей собственной компании, занимающейся связями с общественностью в Нью-Йорке, и говорит на идиш лучше, чем большинство ее коллег по цеху. Пару лет назад она мне сказала, что ее перестали называть
— И, несмотря на это, ты выбрал военную карьеру.
— Не
— Возрождение аристократии, — сказал Конклин. — Noblesse oblige — положение обязывает.
— Не издевайся, — запротестовал Холланд.
— Я не издеваюсь, это абсолютно серьезно.
Питер Холланд прислонил затылок к подголовнику вельветового сиденья и прикрыл глаза.
— Наверное, это тоже там было, я не уверен — я просто не знаю. Мы слишком многого хотели… а ради чего? Резни на Порк-Чоп Хилл? Неизвестной, никому не нужной земли у Меконга? Зачем? Господи,
— Прости, Питер. Я не хотел ворошить прошлое, правда. Да и начал я со своей вины, а не с твоей… Правда, странно, как все переплелось и тянет одно другое? Как ты это назвал? Карусель вины? Когда она остановится?