Ультиматум Борна

Через девятнадцать минут он получил ответ. Был именно тот случай, но ценность полученной информации оказалась невысокой, потому что она поступила слишком поздно. В вестибюле Бюро был таксофон; Бернардин опустил монетку и соединился с «Пон-Роялем».

– Да? – кашлянул в трубку Джейсон Борн.

– Извините, если разбудил вас.

– Франсуа?

– Да.

– Я как раз собирался вставать. Там внизу на улице стоят двое, гораздо более уставшие, чем я, если только их не подменяли.

– Это связано с тем, что произошло вчера? Они были там всю ночь?

– Да. Расскажу, когда встречусь с вами. Вы за этим позвонили?

– Нет. Я сейчас в Орли, и боюсь, что у меня плохие новости, которые доказывают, что я идиот. Я должен был это предусмотреть… Ваша жена прилетела в Марсель чуть больше двух часов назад. Не в Париж. В Марсель.

– Так разве это плохие новости? – вскрикнул Джейсон. – Теперь мы знаем, где она! Мы можем – о, черт, я, кажется, понял, что вы имеете в виду. – Голос Борна стал тише. – Она может сесть на поезд, нанять машину…

– Она даже может прилететь в Париж под любым именем, – добавил Бернардин. – Несмотря на это, у меня есть одна идея. Скорее всего, она так же никчемна, как и мои мозги, но тем не менее… У вас и у нее есть особые – как это сказать? – прозвища друг для друга? Ласковые sobriquets?[91]

– Честно говоря, мы не очень любим эти трогательные телячьи нежности… Хотя постойте. Пару лет назад Джеми – это наш сын – не мог выговорить слово «мама». Он перевернул его, и получилось «амам». Это было очень забавно, и я называл ее так несколько месяцев, пока он не научился выговаривать слово правильно.

– Я знаю, что она свободно говорит по-французски. Она читает газеты?

– Истово, по крайней мере, финансовую хронику. Не думаю, что она серьезно в нее вникает – это ее утренний ритуал.

– Даже во время кризиса?

– Особенно во время кризиса. Она утверждает, что это ее успокаивает.

– Давайте пошлем для нее сообщение – на финансовых страницах.

Посол Филипп Аткинсон уселся за утреннюю рутинную работу с бумагами в американском посольстве в Лондоне. Рутина дополнялась нудным пульсированием в висках и отвратительным привкусом во рту. Это было не похоже на обычное похмелье, потому что он пил виски очень редко и вот уже более двадцати пяти лет ни разу не напивался. Еще очень давно, примерно тридцать месяцев спустя после того, как сдался Сайгон, он узнал предел своих талантов, своих возможностей и, кроме всего прочего, своих ресурсов. Когда он вернулся с войны с приличным, если не сказать исключительным, послужным списком в возрасте двадцати девяти лет, его семья купила для него место на нью-йоркской фондовой бирже, где за тридцать последующих месяцев он умудрился потерять что-то около трех миллионов долларов.

– Ты хоть что-нибудь выучил в Эндовере и Йеле?! – орал его отец. – Хоть связями на Уолл-стрит обзавелся?

– Пап, они все завидовали мне, ты же знаешь. Из-за моей внешности, девочек – я же вылитый ты, пап, – они все были против меня. Иногда мне даже кажется, что через меня они пытались достать тебя! Ты же знаешь, как говорят. Старший и Младший, видное положение в обществе и всякое такое… Помнишь заметку в «Дейли Ньюс», где нас сравнили с Фербенксами?

– Я знал Дугласа сорок лет! – вскричал его отец. – Он один из лучших наверху.

– Но он не учился в Эндовере и Йеле, отец.

– А ему и не надо было, черт возьми!.. Погоди-ка. Дипломатическая служба?.. Какую степень ты получил в Йеле?

– Бакалавр искусств.

– К черту! Там было что-то еще. Курсы, что ли.

– У меня профилирующей дисциплиной была английская литература, второй – политология.

– Точно! Сказочки нас не интересуют. Ты был бесподобен в другом – в политологии.

– Папа, это не было моей сильной стороной.

– Ты смог сдать экзамен?

– Да… с трудом.

– Не с трудом, а на «отлично»! И точка!

Вот так Филипп Аткинсон III начал свою дипломатическую карьеру с помощью влиятельного в политических кругах отца, и никогда не жалел об этом. И хотя этот известный человек умер восемь лет назад, его сын никогда не забывал последнего наставления своего старика:

– Не делай глупостей, сын. Захочешь выпить или пройтись по девочкам – делай это в своем собственном доме или где-нибудь в безлюдной пустыне, понял? И относись к этой своей жене – как там ее зовут – со всей возможной привязанностью, когда находишься на людях, усек?

– Да, папа.

Вот почему этим утром Филипп Аткинсон так неважнецки себя чувствовал. Предыдущий вечер он провел на вечеринке со второстепенными членами королевской семьи, которые пили до тех пор, пока выпитое не полились у них из ноздрей, и со своей женой, которая оправдывала их поведение тем, что они члены королевской семьи, хотя он мог переносить их только после семи стаканов «Шабли». Бывали моменты, когда он скучал по беззаботным пьяным временам старого Сайгона.

Неожиданно зазвонил телефон, и Аткинсон испортил свою подпись на документе, который не значил для него ровным счетом ничего.

– Да?