Ультиматум Борна

– Не сомневайтесь, мы учтем это пожелание.

– Этого мало, – сказал Конклин. – Давай так. Без сомнения, скоро слишком многое станет известно об этой организации, включая связь с убийством Тигартена, чтобы вы могли оставить его здесь. Не только Вашингтон, но и все Европейское сообщество обернется против вас. Вы так боитесь лишних проблем – и она у вас будет, и не одна, не говоря уж о том, как это скажется на торговле, вашем импорте и экспорте…

– Мы тебя поняли, Алексей, – перебил его Крупкин. – Допустим, мы сделаем по-твоему. Будет ли ясно, что Москва полностью сотрудничала в передаче этого американского преступника обратно в руки американского правосудия?

– Очевидно, без вас мы бы не справились. Как временный полевой офицер, я поручусь за это перед обоими комитетами по разведке конгресса, если надо будет.

– И что мы не имеем никакого – абсолютно никакого – отношения к упомянутым убийствам, особенно к убийству верховного главнокомандующего НАТО.

– Легко. Это была основная причина вашего содействия. Ваше правительство было возмущено этим убийством.

Крупкин тяжело посмотрел на Алекса и понизил голос, что придало ему еще большую убедительность. Он медленно повернулся, взглянул на экран телевизора, потом перевел взгляд обратно на Конклина.

– Генерал Родченко? – сказал он. – Что нам делать с генералом Родченко?

– Это уже ваше дело, – тихо ответил Алекс. – Ни Борн, ни я никогда не слышали этого имени.

– Да, – кивнул Крупкин, тоже медленно. – А что вы собираетесь делать с Шакалом на советской территории, ваше дело, Алексей. Однако можете быть уверены в нашем сотрудничестве до конца.

– С чего начнем? – нетерпеливо спросил Джейсон.

– Всему свое время. – Дмитрий повернулся к комиссару КГБ. – Товарищ, вы поняли, о чем мы говорили?

– Достаточно, Крупкин, – ответил грубый крестьянин-полковник, направляясь к телефону на инкрустированном мраморном столике у стены.

Он поднял трубку и набрал номер; ответ последовал немедленно.

– Это я, – сказал комиссар по-русски. – Третий человек на седьмой пленке, с Родченко и священником, Нью-Йорк идентифицировал как американца по имени Огилви. За ним необходимо немедленно установить слежку, и он не должен покидать Москву. – Полковник вдруг поднял брови, лицо его покраснело. – Тот приказ отменяется! Он выходит из-под ответственности Дипломатической службы, он теперь переходит под КГБ… Причина? Подумай башкой, тупица! Скажи им, что мы уверены, что это американский двойной агент, которого эти идиоты не смогли раскрыть. Потом навешай им обычной лапши: тайные враги государства в связи с укреплением его позиций, их завышенные амбиции снова под защитой Комитета – и все такое. И еще можешь добавить, что дареному коню в зубы не смотрят… Я сам всего этого не понимаю, товарищ, но эти бабочки в дорогих костюмах наверняка поймут. Предупреди аэропорты. – И он повесил трубку.

– Он все уладил, – сказал Конклин Борну. – Огилви из Москвы никуда не денется.

– Мне наплевать на Огилви! – взорвался Джейсон, его голос звучал напряженно, челюсть дрожала. – Я здесь ради Карлоса!

– Священник? – спросил полковник, отходя от столика.

– Так точно.

– Это просто. Мы посадим генерала Родченко на очень длинный поводок, который он не почувствует и не увидит. Держать поводок будете вы. Он обязательно встретится со своим священным Шакалом еще раз.

– Это все, что мне нужно, – сказал Джейсон Борн.

Генерал Григорий Родченко сидел за столиком у окна в ресторане «Ласточка» у Крымского моста Москвы-реки. Это было его излюбленным местом для полуночных обедов; огни на мосту и неторопливых суднах приятно расслабляли глаза, что было полезно для обмена веществ. Ему была необходима успокаивающая атмосфера, потому что последние два дня все шло наперекосяк. Был ли он прав? Не подвели ли его инстинкты? Он не мог знать этого в тот момент, но эти самые инстинкты позволили ему пережить в молодости сумасшедшего Сталина, буйного Хрущева – в зрелости, и вальяжного Брежнева несколькими годами позже. Потом новая Россия при Горбачеве, фактически новый Советский Союз, и в его годы это было только на руку. Быть может, обстановка разрядится и все эти длительные распри отойдут за дальний, некогда враждебный горизонт. И все же горизонты на самом деле не менялись; они всегда оставались лишь горизонтами, далекими, плоскими, подсвеченными цветом тьмы.