Ультиматум. Ядерная война и безъядерный мир в фантазиях и реальности

Кустов больше не было, спекшаяся глина дымилась и потрескивала, обращенный к северу склон холма горел. На севере багровое небо сливалось со сплошной стеной черно-коричневого дыма, и над этой стеной поднимались, распухая на глазах, ярко-оранжевые, какие-то маслянисто-жирные тучи. И туда, где возносились к лопнувшей от удара небесной тверди тысячи тысяч тонн раскаленного праха, испепеленные до атомов надежды выжить и жить, в эту адскую топку, устроенную несчастными дураками для несчастных, дураков, тянул с юга, словно в поддувало, легкий сыроватый ветер"^[37].

Планета "несчастных дураков" не успела пережить одну ядерную войну, а уже близка к новому всепланетному кровопусканию. И хотя дело снова обошлось всего лишь обменом ограниченными ядерными ударами, повесть "Обитаемый остров" по сей день остается самым ярким описанием атомной войны

в советской литературе.

Но я несколько забежал вперед — об "атомной" советской фантастике речь впереди. Зато вполне знакомая читателям Стругацких "обычная" война идет не прекращаясь в другой их повести — "Парень из преисподней" (1973). На сей раз — на планете Гиганда, откуда на Землю, позабывшую о войнах, доставлен подросток — уже вполне сформировавшийся маленький фашист.

Уже отмечалось, что фашизм немыслим без милитаризма. В повести "Глиняный бог" (1964) одного из ветеранов советской фантастики — Анатолия Днепрова (Анатолия Петровича Мицкевича, человека удивительной судьбы — военного разведчика, а затем ученого-физика и талантливого популяризатора науки) продолжатель дела уэллсовского доктора Моро мечтает создать идеального кремнийорганического

солдата. Фактически человека-робота, тупого и послушного, и самое главное — непобедимого (ибо от его груди пули отскакивают как от стенки!). Но мы-то знаем, что военных роботов не обязательно создавать искусственно

, из каких-то подручных материалов.

Времена франкенштейнов и россумов, видимо, прошли. Совсем недавняя история научила, как и без фантастической технологии огромные массы народа отдавались стихии беспрекословного подчинения и безоглядной веры в демагогические речи какого-нибудь (тоже вполне реального) вождя. Или фюрера, или "кормчего" — титул в данном случае неважен… И может статься, что ни высокоразвитое общество будущего (как у Стругацких), ни могущественные инопланетяне из рассказа молодого фантаста Алана Кубатиева "Ветер и смерть" (1983) не справятся с примитивным мышлением дикаря, мозг которого разъела язва фашистской идеологии. Не справятся нравственно… Гаденыш-сопляк из какой-то инозвездной "гитлерюгенд" у Стругацких или вполне земной японский летчик-камикадзе у Кубатиева — из нашего грешного прошлого.

И постоянный гнетущий страх, заставляющий искать все новые, более совершенные средства обороны от тех, кто нападать-то как раз и не собирается, — тоже оттуда, из нашего земного прошлого. И может статься, как это изобразил в рассказе "Полигон" (1971) известный советский писатель Север Гансовский, прошедший войну и раненный на ней, — что какому-то "стратегу" придет на ум весьма дальновидная идея создать новое "сверхоружие", запускаемое… этим самым страхом. Новый, испытываемый на полигоне чудо-танк стреляет по цели только тогда, когда его чуткие сенсорные устройства почувствуют исходящие от жертвы эманации страха.

И если вдруг прошлое стреляет в нас, это тоже — от страха, с которым мы некогда не сумели совладать…

Мне представляется знаменательным, что о нем, о прошлом, уносясь мыслями в далекие дали, постоянно помнят и авторы-ветераны, и молодое поколение советских фантастов. Немало ярких антимилитаристских произведений последнего десятилетия вышли из-под пера недавних дебютантов.

На ежегодной конференции "фантастоведов" в американском городе Форт-Лодердейле мы вновь встретились с Полом Брайнсом. На сей раз как содокладчики по теме "Литература о ядерной войне". Информация о наличии таковой в Советском Союзе слушателями, насколько я мог судить по их реакции, была воспринята как само по себе нечто фантастическое. А в зале сидели не новички — профессора и преподаватели университетов США, Англии, Канады, других стран; как они сами признавали, во многих учебных заведениях их коллеги — специалисты-советологи — уверенно отрицали наличие такой литературы у русских.