Ультиматум. Ядерная война и безъядерный мир в фантазиях и реальности

Одним из первых в советской литературе Леонид Леонов призвал писателей сказать всю правду о будущем, какой бы горькой она ни предстала. Напомню его слова: "Литературу следовало бы нагрузить гораздо большей работой в смысле всесторонней (курсив мой. — Вл. Г.) разведки будущего… Нет ничего грознее, как не предусмотреть те роковые, вроде волчьих ям, овраги впереди, которые по забывчивости иных плановиков нередко на бумаге не значатся"^[40]

.

Это сегодня подобной смелостью вряд ли кого удивишь. Леонид Леонов произнес эти слова в самом конце "застойных 70-х"…

Трусливому мистеру Мак-Кинли, оказывается, лишь приснились ядерный гриб и выжженная, потрескавшаяся пустыня, населенная крысами и быстро одичавшими нашими потомками. Для жителей вымышленной "кибернетической антиутопии", которую нарисовал Илья Варшавский в цикле рассказов "Солнце заходит в Донамаге" (1966), ядерная война, увы, реальность. Атомное пламя поставило закономерную точку на мире разленившихся людей-"винтиков", переложивших все свои заботы, истинно человеческое бремя ответственности на машины. Рассказы цикла невелики по объему, это, по сути, миниатюры, но и они остались в памяти читателей (не то что иные толстенные романы).

Можно вспомнить и другие памятные примеры. В фантастико-исторической повести Евгения Войскунского и Исая Лукодьянова "Очень далекий Тартесс" (1968) атомная война погубила легендарную Атлантиду. А в повести Светланы Ягуповой "Софоровой ночью" (1981) — цивилизацию нашу, сегодняшнюю.

Ядерная война в повести — вымышленная, она описана в какой-то странной затрепанной книжке, которую читает героиня:

"На какой я планете? Как долго еще будут хлестать меня эти горячие струи? Впрочем, они как будто становятся теплыми и даже прохладными, а небо светлеет и переливается уже холодноватыми оттенками голубого и зеленого, вытесняя красный цвет.

…Лежать не двигаясь, почти раствориться в земляной кашице, не пускать в голову ни одной мысли… Но воспаленный мозг невозможно убаюкать. Из темного горячечного хаоса, полубреда-полуяви рождается четкая, сверлящая душу догадка: что-то случилось с небом и землей. Все было иначе, а потом что-то перевернулось. Но как было? Как? Как было?"^[41]

Ядерная война в повести — вымышленная; но совсем не беспочвенны страхи, что она может воплотиться в явь. Как думается, не случайно обратился армянский прозаик Перч Зейтунцян к образу, реально существовавшему — американскому майору Клоду Изерли, не выдержавшему груза ответственности за совершенное им в Хиросиме (имя его, если помнит читатель, нам уже встречалось). Философская притча Зейтунцяна "Легенда XX века" (1969) — это рассказ не столько об атомной трагедии, которая случилась сорок с лишним лет назад, сколько предупреждение о возможной трагедии будущего. После нее никого не останется — и "прозревших", таких, как Изерли.

Как видим, есть советская фантастика о ядерной войне.

И произведения, в которых изображается постатомный мир, тоже немногочисленны, но все на виду. Патрик Мак-Гуайр ссылается на повесть Кира Булычева "Последняя война" (1972), где земляне помогают восстанавливать жизнь после атомной катастрофы на другой планете — если не на Земле, то это, мол, "дозволено цензурой". Однако из его поля зрения выпали другие книги, в том числе и четвертьвековой давности.

В 1965 году Ариадна Громова выпустила повесть "В круге света", герои которой ожидают в убежище, когда на поверхности спадет радиоактивность и снова можно будет вернуться к прежней жизни. Герои повести вспоминают о других "местах заключения" — нацистских лагерях смерти; нравы в подземном мире сохранились те же, что и привели, видимо, к ядерной трагедии (как раньше к трагедии фашизма), — эгоизм, безразличие, "игра во власть" и мещанская самоуспокоенность,

И в последнее десятилетие появились интересные "постатомные" произведения. Это рассказ молодого фантаста Владимира Першанина "Самый последний крейсер" (1981), маленькая повесть "Стена" (1982) ветерана Александра Шалимова; наконец, это "День свершений" (1987) безвременно ушедшего из жизни молодого ленинградца Виктора Жилина — его фактически первое и изданное посмертно крупное произведение. Причем если в двух последних повестях ядерная катастрофа приняла масштабы локальные, всего лишь часть планеты превратилась в "постатомную" и случайно выжившие не подозревают, что цивилизация на Земле не прекратилась, то Владимир Першанин настроен более мрачно. Никаких надежд герою, единственному уцелевшему человеку на планете, автор не оставляет. Возвращается, правда, из дальнего рейса звездная экспедиция, улетевшая задолго до атомной войны, но и эту внезапно появившуюся цель расстреливает в упор автоматический чудо-корабль, вершина технического гения человека!

Думаю, по бескомпромиссности рассказ "Самый последний крейсер" вполне мог бы украсить любую научно-фантастическую антологию на тему "ядерный конец света".