Ультиматум. Ядерная война и безъядерный мир в фантазиях и реальности

Не буду подробно разбирать весь цикл "Марсианских хроник"^[81]. Но остановлюсь на одном рассказе — художественно совершенной новелле "Будет ласковый дождь". Заупокойная служба по человечеству не обязательно должна поражать размахом действа — Брэдбери потрясает и своим маленьким, камерным реквиемом.

…Техника, созданная людьми, пережила их. Трудно отыскать более доходчивую метафору, символ иррациональности атомного побоища, его несовместимости ни с военной логикой, ни с обыденным здравым смыслом (что говорить о нравственных категориях!). На атомном пепелище нетронутым остался лишь автоматизированный Дом — слуга, наставник и защитник своих хозяев, давно сгинувших. Только светящиеся радиоактивные силуэты на стене напоминают о миге, когда здесь пронесся огненный шквал. А Дом уцелел. Исправно работает техника, повторяются идиотские ежедневные ритуалы: Дом будит несуществующих хозяев, готовит им пищу, отправляет на работу и в школу, сообщает последние известия. Одержимый введенной в электронное сознание паранойей по отношению к "чужакам", Дом безжалостно преследует вторгшегося нарушителя — бродячего издыхающего пса.

И весь этот бесконечно растянувшийся на бог весть какое время "день после" проходит под своеобразный аккомпанемент — стихотворение американской поэтессы начала века Сары Тисдейл, начинающееся с таких успокоительно-мирных слов: "Будет ласковый дождь, будет шепот весны…" А в заключительных строках:

И Весна… и Весна встретит новый рассвет,

Не заметив, что нас уже нет…^[82]

Короткая новелла, штрих на батальном полотне, тонкая сольная партия в огромном оркестре художников разных стран, объединившихся для борьбы с надвигающимся безумием. Но почему этот тихий голос трогает, вводит в дрожь сильнее, чем грохот ударных и звон меди — Dies Irae ядерного Апокалипсиса? Может быть, оттого, что Брэдбери как раз и не ставил себе задачу живописать кошмары, бить читателю по нервам?

Книга завершается на тревожной ноте. Вспомним еще раз финальную сцену на берегу древнего марсианского канала, в застывшую воду которого смотрятся новые "марсиане" — последнее семейство, улетевшее с гибнущей (уже наверняка погибшей) Земли, чтобы попытаться здесь, на Марсе, начать все заново. Они надеются, что прилетит еще одна семья, дети переженятся, и человеческая раса не умрет.

И писателю тоже хочется верить в это.

От всей души он желает мужества и удачи новоявленному Ною. Но отчего-то его вера не заглушает ноющей тоски. Всем знакомо это состояние души, когда прямо не веришь окружающей тишине и благодати и все ждешь тучи, грозы, откуда-то подкрадывающейся беды.

Земляне бежали с Земли, где свирепствовала эпидемия бесчеловечности. Но кто поручится, что и сами они не подхватили этот вирус, не принесли его с собой на Марс…

К счастью, спасительной мысли о "второй попытке" писатель себя убаюкать не дал. Злое наваждение — сгорающий в атомном пламени мир — преследовало его постоянно. Многие рассказы 40 — 50-х годов — "Лиса в лесу" (русский перевод — "Кошки-мышки"), "Шоссе", "Мусорщик"; не вошедшая в цикл "Марсианских хроник", ни примыкающая к ним новелла "Были они смуглые и золотоглазые" — все опалены этим огнем. Но даже среди них выделяется роман "451° по Фаренгейту" (1953) — второе крупное произведение Брэдбери, воспламеняющее читателя каждой страницей, каждой фразой, каждым словом.

В этой брэдбериевской "поэме огня" главный герой — пламя. Пущенное из огнеметов, оно пожирает страницы книг; как светлячок, указывает путь заблудшим душам. Наконец, стирает с лица планеты Город — оплот невежества и бездуховности.

Двух атомных войн обитателям Страны Дураков, как оказалось, недостаточно. И они продолжают держаться за свою глупость в бастионе невежества, где пожарные из отряда "Саламандра" (живи в 50-е годы Карел Чапек — вот кто оценил бы!) жгут книги, человеческое общение заменяют телевизионные стены и бормочущие "ушные раковины", а демократию — охота на диссидентов-книжников с помощью Электронного Пса. Две мировые войны произошли после 1960 года — об этом упоминается мельком. Но вот третья вызревает прямо на глазах. Автоматизированный город — символ общества, добровольно отказавшегося от свобод, книг, роскоши человеческого общения, — сам подписывает себе приговор.

Его быстро привели в исполнение. Отбомбились налетевшие автоматические же стервятники, и все — нет города. Только в далеких, не тронутых взрывами лесах остаются "люди-книги", изустно хранящие и передающие друг другу и своим детям человеческую культуру. Будет ли удачной новая попытка Возрождения? По крайней мере, сам автор хочет верить в это.

В 1953 году основания для подобных надежд были. Но уже спустя четыре года вышла книга, составившая по популярности серьезную конкуренцию произведениям Брэдбери. В ней читателя лишали последних иллюзий.