Улыбка и слезы Палечка

Третье письмо о том же предмете, посланное рыцарем Яном Палечком из Стража преподобному господину канонику Никколо Мальвецци — из Праги в Падую в июне 1458 года.

«Учитель и доброжелатель мой милейший, с наслаждением прочел я ваше письмо, в котором вы благодарите меня за сообщения о судьбах Чехии в эти волнующие дни. Меня радует, что у вас такое мудрое понимание наших трудностей, — вижу, что взгляд ваш способен даже издали различать добро и зло. Хотелось бы, чтобы так было и немножко южнее в нашей прекрасной Италии, а именно — в самом Риме. Но как объяснить каталонцам болезни чешской земли? Вот вы, итальянцы, знаете нас лучше. Этому, видно, содействовали и мечи, и палицы, и копья, которыми мы с вами столько раз разбивали друг другу черепа.

Мечей, палиц, копий и мы в эти дни у себя видели предостаточно. Через три дня после кончины нашего короля Ладислава его торжественно похоронили. А так как он был королем не только католиков, но и чашников, то должен был примириться с кроплением, совершенным после его смерти в земном жилище его — Краловом дворе, — в сослужении с многочисленным бородатым клиром той же церкви, не менее бородатым архиепископом Рокицаной, на которого покойный король при жизни больше всего точил зубы. Ничего не поделаешь! Надо было показать, что Погробчик государствовал и над еретиками. Что происходило в соборе святого Вита, я не знаю. Слышал только, что отпевание было торжественное и трогательное, все плакали не меньше, чем когда провожали в последний путь великого Карла IV.

Иной раз просто диву даешься, как мягки человеческие сердца, как они поддаются обману красоты, молодости, горькой сиротской судьбы и другим столь же внешним признакам, за которыми, может быть, скрывается самая черная злоба! Но таковы уж люди — что у нас, что у вас… У нас в подобных случаях настроение толп определяют женщины. А им злой и попахивающий юным распутством Ладислав очень нравился, хоть они, может быть, и не отдавали себе в этом отчета. Женщины рыдали, и с обеих сторон вдоль дороги, по которой двигалась похоронная процессия, теснились коленопреклоненные, молящиеся толпы… Во всех восстановленных церквах слышалось заунывное пение, и в тот день в Праге звучало больше латыни, чем когда-либо за последние пятьдесят лет.

Пока не было видно ни мечей, ни палиц, ни копий. Но скоро пришел и их черед… Сперва заговорили церковные кафедры. И самым пламенным было слово магистра Рокицаны. Скажу вам, сударь, что магистр этот имел смелость, первый из всех, объявить, что лучше, мол, остаться, как было в Иудейской земле, совсем без короля, если нельзя избрать королем кого-нибудь из соотечественников. Претендентов на осиротевший трон было много, но все — иноязычные. Среди них — даже французы. Но самые большие надежды питали дальние и близкие родственники немецкой крови. Католикам долго даже в голову не приходило, чтоб чешским королем мог быть избран чех. До того в них укоренилась мысль о наследовании, преемственности и семейном праве. Я тут видел раз в Краловом дворе брата Ладислава Гуниади, молодого Матиаша[136], которого покойный король, после кровавого будинского пира, заточил у себя в Праге, чтоб таким путем усмирить гуниадовскую бурю. Иржи отпустил этого Матиаша в Будин, где его выбрали венгерским королем. А Иржи, ко всему этому, еще выдал за него свою дочь.

В тот вечер, когда вчерашний узник, а теперь — избранный король Матиаш, покинул Прагу, Иржи был особенно серьезен и озабочен. Я спросил его, — может быть, он скучает по Матиашу? Он велел мне замолчать. Я поклонился и сказал:

— Молчу. Потому что нахожусь, по сути дела, в школе. Мой государь и наставник сегодня научил чешских панов, как можно без помех выбирать короля из соотечественников.

В самом деле, это было мастерское достижение пана правителя, очень помогшее людям направить свои мысли по правильному пути. Ведь Матиаш не был королевской крови, а его все-таки избрали католические паны! Почему бы и чешским панам-католикам не поступить по их примеру?

Чашники не внушали никаких опасений. Они шли за правителем, причем не только паны, мелкопоместные дворяне и утраквистское духовенство, но вся, когда-то так легко им добытая, Прага. Целые слободы, узкие улочки и широкие площади, торговые ряды и чердаки, базарные лавчонки, сапожные и портняжные мастерские, корчмы, кухни пирожников, печи пекарей готовы были отдать ему все — вплоть до глоток, с утра до вечера кричавших и вопивших о его мудрости, щедрости и славе… В кузницах точили мечи. Иржикова стража ходила по городу, увеличенная в числе, постоялые дворы наполнились чужеземными послами, и надо было охранять их от народного гнева, с неудовольствием наблюдавшего в Праге домогательства когда-то разбитых врагов.

И тут я, дорогой и ученый муж, хочу описать вам то, чего многие не видели и не знают: порыв, охвативший пражское население в день Иржикова избрания…