Улыбка Шакти

Хорош бирьяни, и чикен неплох в нем. Куриные лодочки в волнах риса. Похоже на Харнай, вид сверху. Тут, напротив этой едальни, стоит христианская церковь. А рядом лавка мясная с тушей телячьей на крюке. Индусы мимо ходят, все на виду. Жизнь, горстка солнышка, а им говорят: кайтесь, кайтесь, это бобок, и грядет окончательный. Особенно здесь, на границе трех миров внахлест – Тамилнада, Кералы и Карнатаки. Вроде суфийского танца со смещенным центром тяжести и равновесия.

Амман, Амман, Мариамман, я – не я, держу контроль… Все возвращаюсь туда, в это круженье. Легкие одежды желтого и белого цвета. Впереди идут барабанщики. На шеях мужчин и простоволосых женщин длинные до живота ожерелья из нанизанных лаймов. Идут, тесно сплотившись, придерживая руками мурти богини на головах, ломаясь в танце и крике, завинчиваясь вниз и восходя в этих протуберанцах психики. Сквозь лица сочится свет и тьма. У кого сочится, у кого рвется. Амман входит в них, мать земля, прабогиня, в имени которой дождь и смерть, а выходит жизнь, как пот проступая на лице. Свет и тьма, нераздельные, как грязь, вступая в долгую полосу превращений, которая закончится через три дня и ночи этого непрерывного трансового ритуала, закончится выходом – резким, мучительным, как родовая схватка. Через три дня, а до тех пор – держать удар Амман, держать вход для нее открытым и при этом удерживаться на ногах. Сказать, что зрелище это ослепительной, сметающей зрение красоты? Той, которая, кажется, с красотой уже не имеет связи? Но, может быть, именно ею, настоящей, и является? Той, которая спасает? Что делать страшной красоте? Непереносимо. Но даже в той экстатичной ломке они сохраняли достоинство, держали лицо, насколько это было возможно. Верней, не держали, это природа, которая и при урагане остается собой, разлетаясь в щепья, но не утрачивая естества. Амман мнет, рвет человека, выворачивает наизнанку, кричит изнутри сквозь его заткнутый рот, и человек отдается ей на краю пропасти, пытаясь сохранить равновесие, и возвращаясь в себя – другого, чаемого. Если вернется. А потом уже и нет никого, только те две девочки все еще идут по кругу в тихом трансовом танце – любовь и смерть.

Кавалькада на мотоциклах промчалась с ревом. Дискотека будет всю ночь с плясками у костра. А наутро в обход кордонов на сафари рванут на мотоциклах. И с чего это слон кинулся и растоптал неповинных людей, спрашивается. А потому что вот такие сукины дети наквасятся, накурятся, сядут на свои ревуны и айда этой гоп-компанией в джунгли. И давай, если увидят, преследовать слона, выводить из себя. А он терпит, но все ведь записывается у него в памяти. Раз, другой, двадцать третий. А потом отзовется, но часто ведь не на этих, а на неповинных.