Улыбка золотого бога

А Гарик женился в пятый раз. Смешно, но эта его свадьба, тайная, подпольная, случившаяся неизвестно где, не освещенная прессой, не приправленная роскошью церемонии, не ослепляющая именами приглашенных гостей, чем-то напоминала первую.

Он просто привел Лизхен в дом – бледная девушка в длинном кожаном плаще, перетянутом широким поясом, – и сказал:

– Знакомься, Дуся, это моя жена. Последняя, надеюсь.

Страшное предсказание, но все же оно сбылось.

– И как она вам? – осторожный вопрос Якова Павловича вывел из задумчивости.

– Лизхен? Ну… странноватая. Только, как я думаю, странности наигранные. Работа на образ. Она однажды решила быть такой вот особенной и теперь вовсю подчеркивает. Шаль, книги, ужины при свечах, гербарий еще этот. Сушеные лепестки роз между страницами томика поэзии… красиво ведь.

Я замолчала. Мне вдруг стало страшно неудобно за эти сплетни, которыми я битый час потчую совершенно незнакомого человека. Что он обо мне подумает? Хотя известно что: толстая старая дева, завистливая и ищущая возможность, на кого бы выплеснуть яд своей зависти. А тут вот удобный случай. Воспользовалась. Господи, до чего неприятно!

Топа

– Ты дура! Ты идиотка! Ты… ты слышишь?

– Да, Миша.

– Вот и слушай! Если бы ты не была такой дурой, была б в шоколаде! Один раз в жизни повезло…

Трубка выскользнула из руки и ударилась о пол, Топочкино сердце испуганно замерло: если связь оборвалась, придется перезванивать, а Мишка разозлится еще больше. Наклонившись, она подняла трубку – тяжелая, черная, прикрепленная к аппарату жестким витым шнуром, жутко неудобная.

– …если бы ты слушала меня, то барыней жила б, но ты ж слишком дура, чтоб удержаться…

Кажется, Мишка даже не заметил. Топочка присела у столика с аппаратом, расстегнув сумочку, помогла Тяпе выкарабкаться на волю – пусть побегает, правда, та далеко не отбежала, села рядом, склонила голову набок и ушки наставила. Переживает.

– В общем, так, завтра я приеду. И не возражай!

Как будто она когда-нибудь смела ему возразить. Сердце испуганно скукожилось и замерло. Если Мишка приедет сюда, то… исчезнет последнее место, где она могла спрятаться.

Тяпочка гавкнула.

– Заткни там свою тварь, мешает, – привычно среагировал голос в трубке. Топочка послушно кивнула и подумала, что хорошо было бы, если бы телефонов не изобретали. Ни сотовых, который Мишка не разрешает купить, потому что излучение приводит к разжижению мозгов, а Топочка и так дура, ни стационарных. И в частности, чтоб не было вот этого, черного, с круглым тугим диском и посеребренными рожками, на которые надлежало вешать трубку.

– Короче, ты там приглядывай, что к чему, потом расскажешь. И смотри не думай ничего без меня вытворить. Если ты, дура, все испортишь, я тебе сам шею сверну! Ясно?

– Да, Миша.

Но в трубке уже раздавались гудки.

– Что, тяжелый разговор? – раздался веселый голос сзади.

Топочка обернулась. Сначала она увидела светлые туфли, синие джинсы, потом легкий джемпер и, наконец, улыбчивую радостную физиономию человека, которого привезла Дуся. Кажется, его Виктором зовут. Да, Виктор, любовник Лизхен.

– Позвольте помочь, – Виктор протянул руку. – Не стоит сидеть на полу, он холодный и жесткий. И улыбнитесь. Вот, я был прав, вам очень идет улыбка. А как ее зовут? Или это мальчик? Чихуа-хуа, верно? Я не очень разбираюсь в породах, но, по-моему, угадал? Или нет?

– Угадали.

– Ну, тогда мне полагается приз. К примеру, проводите меня на кухню.

– Зачем?

– Есть очень хочется, я тут по дому бродил, бродил… забрел куда-то не туда, неудобно вышло. А вообще тут как в пустыне, хоть криком кричи – не услышат. Так проводите? Кстати, со мной и на «ты» можно.

Протянутая рука, сухая ладонь, перечеркнутая шрамом, белые пятна мозолей.

– А ты еще меньше, чем мне вначале показалось, – сказал Виктор и рассмеялся, но не обидно. И Топа снова улыбнулась. Иногда она позволяла себе улыбаться чаще обычного.

Дуся

Рассказом мои мучения не кончились. Нет, меня никто не удерживал силой, более того, несколько раз Яков Павлович недвусмысленно намекнул, что присутствие мое в кабинете совсем необязательно, что он и сам справится с осмотром, но я не ушла. Понимала: стоит выйти за дверь, и всенепременно столкнусь с Гариковыми женами, которые жаждут знать, чем мы здесь занимались.

Алла Сергеевна будет вежлива и холодна, Ника – настырна, Топа – молчалива и скромна, но в карих глазках я все равно увижу любопытство, такое же, как у Ильве и Лизхен. Им всем нужно знать, чем закончился наш разговор, но мне-то совсем не хочется отвечать на их вопросы. Поэтому я осталась в кабинете и, сидя на стуле, исподлобья наблюдала за Яковом Павловичем.

– Вы их боитесь, – заметил он, выдвигая очередной ящик стола, который, как и предыдущие, поставил на столешницу и неторопливо, внимательно принялся разбирать содержимое, вчитываясь в каждую бумажку, благо таковых немного.

– Не боюсь, с чего вы взяли?

– Боитесь, боитесь. И прячетесь тут.