Улыбка золотого бога

– И ее втянул. Ну не было у Неллички откуда вещи на фарцовку брать, да и с иностранцами она б не связалась, это он придумал, а что, удобно, Нелличка языки знает и в рот ему глядит, чего скажешь, то и делает, дура влюбленная, и честная, ни копеечки себе не взяла б. Он ее и пользовал по всем направлениям, а как повязали, то ему папочка отвертеться помог, на Нелличку все повесили, пообещали чего-то, чтоб она признала. Она ж все и признала на суде, покаялась, поклялась, что, кроме нее, никого в деле не было, и хотя все знали – врет, но поверили. Удобно было поверить.

Бандит заурчал, негромко, но требовательно, и Зоя Геннадьевна, отвлекшись от воспоминаний, шлепнула ладошкой по морде и строго сказала:

– Фу!

– И что потом было?

– А ничего. Суд. Приговорили ее к восьми годам, у Петечки – приступ, он из больницы так и не вышел, ну оно, может, и к лучшему, того, что дальше случилось, не видел. Аннушку с работы уволить хотели, но потом пожалели, оставили… бедная она, бедная, вот уж кому полной чашей, прости господи! И пусть тому, кто это сделал, и на этом, и на том свете в аду гореть на веки вечные.

Она была искренна в своем пожелании, и теперь, глядя на Зою Геннадьевну, я подумал, что, возможно, ошибся Ленчик: мотив мести не так и нелеп.

– Это ж только началось все с тюрьмы… такого и врагу не пожелаешь, а Аннушка – она ж мне сестра, она и с Левушкой возилась, и с Темушкой, и с внуками моими помогала, а на такое не каждый сподобится, когда свой-то помер.

– Внук?

– Аннушке внук, а Нелличке – сын, значит. Я ж говорила, что попользовал он ее и бросил, зато на следствии, конечно, послабление вышло беременной, учли при вынесении.

– И что с ребенком?

Ребенку, по моим прикидкам, должно было исполниться достаточно, чтобы задуматься о мести и, более того, воплотить задумку.

– Говорю ж, умер, – Зоя Геннадьевна поглядела на меня с жалостью. – Два годика пожил только, и то год в тюрьме, при мамке, а потом мы уже нашли, как забрать.

– А от чего он умер?

– Так с самого начала не жилец был, нам врач так и сказал, сердце, мол, слабое, врожденное, мол, выправить нельзя. А жалко, хорошенький был мальчик, светленький, синеглазенький, в Нелличку. Аннушка горевала очень, крепко к нему привязалась, хотя я ей говорила – не надо, все одно уйдет, чего себя мучить? Ну да господь с ним, пусть упокоит душу светлую.

Она перекрестилась и продолжила:

– А Нелличку досрочно не отпустили, до последнего денечка досиживала, и пришла она – не узнать, худющая, страшнющая, только глаза прежние да дурь. Первый же вопрос не про то, каково матери, не про то, чтоб к отцу и Темушке на могилки сходить, а про то, не оставил ли ей Игорь записки. Ох я и разозлилась тогда! Этот поганец ей всю жизнь искорежил, а она! Признаюсь, не сдержалась, увидела, как Аннушка лицом посинела, и за ремень схватилась, думала, хоть так эту любовь проклятую выбью.

– Не выбили.

– Точно. На следующий же день сбежала. Все к нему, к Игорьку, я Аннушку-то успокаивала, знала, что тот бывшую на порог не пустит, не нужна была студентка, так зэчка тем паче не нужна. Оно по-моему и вышло…

Ника

Выйдет, обязательно выйдет, иначе и быть не может. Должно же когда-нибудь да повезти? Так почему не сегодня? Дуся куда-то умотала, Алка с Ильве треплются, Лизхен с Топкой по комнатам разбрелись, и белобрысый красавчик свалил, и детектив этот. Самый что ни на есть удобный момент.

Но страшно-то как. А вдруг поймают? Может, подождать? Или нет, нельзя, вчера ж с этим, с бритым, разговор был, и как пить дать протрепалась. А он тоже не дурак на халяву миллион срубить.

Нет, пора завязывать с коньячком и с остальным тоже. И завяжу, тут ведь главное – захотеть, еще чтоб жизнь нормальная была, нервы не трепали, а с миллионом всех пошлю куда подальше.

На этаже тишина, только где-то далеко скулит собака, и сердце колотится, того и гляди из груди выпрыгнет. Выпить бы, всего глоток, для нервов. И не алкоголичка я, это просто нервы… да.

А вот и нужная дверь… постучаться? На всякий случай. Не отзываются. И дверь не заперта… ну и бардак, понатащила старья, смотреть тошно. Хотя… бабла в этот хлам вбухано столько, что мне и не снилось. Вот так всю жизнь, одним все, другим ничего.

Ладно, где эта фиговина быть может? В сейфе? Нет, Дуська – дура, она не для того из банка забрала, чтоб теперь в сейф прятать. Значит, где-то здесь. А вот и…

– Дай сюда, – раздался сзади знакомый голос. – Не по Сеньке шапка. Давай, давай, Ника, ты же не хочешь проблем…

Мамочки… Закричать, а не могу. Горло сдавило, и воздуха нет. Мама… мамочка… Женя, Женечка, пожалуйста, сделай что-нибудь.

И прости меня, ты хороший, ты самый лучший из всех, ты сказал, что я многого добьюсь, а я не сумела. Тебя бросила…

– Ты жадная и глупая, – сказал голос. – И никто не станет по тебе плакать.

Не станет, по мне никогда никто не плакал, и никто меня не жалел… только Женя, но давно, в детстве, он конфеты для меня воровал.

«Белочка» пахнет коньяком… или коньяк шоколадом. Наверное, не важно уже.

Яков