Ум — это миф

Я не знаю, понятно ли я выражаюсь. Если я узнаю вас в лицо и мы продолжаем разговаривать, это значит, что здесь действует только прошлое. Я смотрю на вещи. Если я узнаю и даю имя этим вещам, здесь действует прошлое. Оно проецирует то, что уже знает. Будущее, каким бы оно ни было неопределённым, является видоизменённым продолжением прошлого. Так что же такое это «сейчас», о котором вы говорите? В данный момент ничего такого нет. Момент — это не вещь, которую можно ухватить, пережить или выразить. Как только вы ухватываете то, что вы считаете «настоящим моментом», вы уже сделали это частью прошлого.

Из всего этого вытекает, что мы никогда не касаемся одного и того же в данное время в данном месте; мы как два кассетных магнитофона, которые стоят и проигрывают друг другу одни и те же старые кассеты. Так что у вас нет способа донести что-либо до кого бы то ни было. Значит, никакого взаимодействия вовсе и нет. И когда это становится совершенно ясно, уже нет нужды во взаимодействии.

В.: Это означает, что попытки человека предсказать или обеспечить будущее обречены с самого начала, правда? Все эти разговоры о передаче информации, передаче знаний и взаимодействии — просто вздор?

Ю.: Да. По этой причине человеку не дана настоящая свобода действий. Вы можете отдавать предпочтение какой-то определённой музыке или какой-то определённой еде, но это только отражает ваше воспитание и культуру.

В.:

Если то, что вы говорите, — правда, то ни у чего нет свободы действий, потому что у всего есть причина, а все причины имеют высшую причину.

Ю.: Ага! А почему вы предполагаете, что всё должно иметь начало, высшую причину? Причина и следствие могут быть всего лишь случайностью. События могут просто происходить, просто случаться. Весь процесс эволюции может быть просто очередным эпизодом, событием, не имеющим причины. Почему вы утверждаете, что у всего должен быть творец и что всё на свете должно проистекать из какой-то высшей причины?

В.: Последние научные исследования предполагают, что всё возникло в результате Большого Взрыва. Но даже у взрыва есть точка вспышки. Ничто просто так не взрывается…

Ю.: Это ваше предположение. Никакого Большого Взрыва могло и не быть. Они используют этот термин в противоположность идее сотворения мира в его устойчивом состоянии. Так что есть две теории, каждая из которых пытается установить себя в качестве абсолютной истины. Они соревнуются друг с другом, и каждая старается представить себя более правдоподобной.

В.: Но ведь именно таким образом новые идеи рождаются и проверяются в разумном обществе. Искать истину и знание — это нормально, это не патология. Это само по себе хорошо.

Ю.:

Я не против научного метода как такового. Я указываю на тот факт, что нет никакого «чистого» поиска знания ради самого знания. Знание ищут (научными или иными методами) потому, что оно даёт силу. Любовь — это изобретение момента, которое используют как замену силе. Поскольку вам не удалось приобрести это всемогущее состояние бытия другими способами, через другие каналы, вы изобрели то, что вы называете любовью.

В.: Значит, любовь — это просто очередное имя для игры во власть? И вы хотите, чтобы мы в это поверили?

Ю.: Точно.

В.: А что бы вы сказали о любви, которую практикует Мать Тереза? Как насчёт сострадания?

Ю.: Всё это рождается из разделяющего сознания человека: в конечном итоге это закончится тем, что будет разрушена сама цель, ради которой они работают и умирают. Люди, окружающие Мать Терезу, наживаются на её славе. Все они сейчас интересуются только деньгами, чтобы продолжать её работу, вы же знаете. Почему все эти вещи надо регламентировать? Вы видите кого-то страдающим, голодным. Вы реагируете на это. Вот и всё, что нужно. Так зачем же это регламентировать? Когда вы пытаетесь регламентировать щедрость и сочувствие, вы разрушаете само это чувство, этот непосредственный импульс, который является не просто мыслью или какой-то незначительной эмоцией. А ведь имеет значение только этот непосредственный импульс, реакция на ситуацию.