Умеющая слушать

Анна шагала вдоль опушки, от дерева к дереву, тем самым путем, какой проделывала из года в год, в том самом напряженном ожидании, накопленном за долгую зиму. Она узнавала свою землю, но нынче, в этот суматошный день, черная земля ничего не сулила. Проталины, влажная почва – и только, в них не было предвестья, дарящего веру в близкое чудо.

Анна вернулась домой.

28

Мысленно Анна привыкла называть себя копировщицей земли, раз-другой она даже обмолвилась об этом в разговоре и, к своему удивлению, заметила, что слушатели восприняли ее слова как свидетельство скромности. А ведь все наоборот: в этом названии заключена была спокойная, твердая убежденность, что она, Анна Эмелин, строго говоря, единственная, кто вправду умеет изображать лесную землю единственно верно. И эта цветущая, вечно живая земля никогда ей не изменит. После первой прогулки по лесу Анну охватил невыразимый страх. И никто и ничто не могло ее успокоить, она чувствовала себя обкраденной и выбитой из колеи. День миновал, а страх в ней все нарастал. Анна толком не отдавала себе отчета, зачем достала письма, полученные отцом и матерью за долгую их жизнь, но это было каким-то образом связано с ее работой, с ее отношением к работе. Где-то в этих пухлых папках наверняка спрятаны объяснение или хотя бы намек на то, когда и почему Анну-девочку либо Анну-девушку приворожила лесная земля и она целиком посвятила себя ей, одной-единственной, что никогда не изменяла, никогда – вплоть до сегодняшнего дня. Это очень важно. Кто-то наверняка пусть редко, но вспоминал же про нее. Писем было много, даже слишком много. Однако люди, которые писали Юлиусу и Элисе Эмелин, не говорили об их дочери ни слова. Анна продолжала читать, все быстрее, все поспешнее, «по диагонали», и обедать отказалась, а когда стемнело, зажгла лампу и опять читала, барахталась в разливе слов, известий, пояснений, в свое время столь много значивших для этих давно усопших людей, и с каждой открытой и отложенной в сторону папкой Анна становилась старше, но речи о ней там не было. Ну разве что писали «привет дочери» или «счастливого Рождества всем троим». А больше ни слова. Вот папина переписка с казначейством, его квитанции по членским взносам в различных обществах и клубах, вот мамины расходные книги, железнодорожные билеты, сохранившиеся после поездки за границу, открытки из южных краев, где человек нежданно-негаданно вспоминает тех, с кем никогда не видится, и: «Дорогая Элиса, поздравляю твою дочку с окончанием гимназии…» Затем соболезнования Элисе Эмелин – и все.

– Ну конечно, – сказала Анна. – Наверное, тогда я и начала копировать землю.

29

Наутро Анна осталась в постели.

– Ты иди, иди, – сказала она.

– Плохо себя чувствуешь? – спросила Катри.

– Да нет. Просто не хочется вставать.

Катри поставила чайный поднос на ночной столик.

– А книгу эту ты зря притащила, – заметила Анна, – я ее читала. Вдобавок она ужасно глупая, я даже до конца не дочитала, все они одинаковы, вечно одно и то же… – Ожидая возражений, она накрыла голову подушкой. Но Катри ушла. В передней она остановила Матса, который собрался куда-то идти, и сказала:

– Может, поговоришь с Анной? Не хочет вставать, хотя совершенно здорова, дуется только.

– Почему? – спросил Матс.

– Не знаю.

– А про что мне говорить?

– Про то самое. Ну о чем вы разговариваете вечерами?

– О книгах, – ответил Матс. – Правда, не так уж и много.

– Она не хочет читать.

– Знаю. Плохо дело.

– Что ж тут плохого?

Матс только молча посмотрел на сестру. На том они и расстались; Матс пошел к Анне и, не вдаваясь в подробности, сообщил, что, наверное, лодки скоро выйдут в море, ведь недалек тот день, когда лед вскроется.

– Слушай, Матс, – сказала Анна, – я понимаю, ты пришел меня утешать, а прислала тебя сюда Катри.

– Правильно.

– Но мне глубоко безразлично, когда лодки выйдут в море.

– Вы ошибаетесь, тетя. Не безразлично, – серьезно возразил Матс. – И если хотите знать, мы как раз замечательную лодку строим, глаз не оторвешь – до того красивая.

– Ну и стройте на здоровье.

– По моим чертежам… – Матс по-прежнему стоял у двери, ничего умного в голову больше не приходило, и в конце концов он спросил, нет ли у Анны каких поручений.

– Есть, – ответила Анна, – снеси-ка все это туда, на лед. Теснотища в доме – дышать нечем!

– А не жалко? Папки-то дорогие. Катри специально белые покупала, чтоб под цвет мебели.

– Забирай, – сказала Анна. – Снеси на лед, к той старой мебели, все будет в точности под цвет. И все разом уйдет под воду. Лед, говоришь, скоро вскроется? Хотела бы я посмотреть, как оно потонет.

К обеду Анна не вышла, но вечером, когда в доме стемнело, отправилась на кухню поискать в холодильнике чего-нибудь вкусненького. И только начала рыться в Катриных пластиковых мешочках, как за спиной послышалось: «Здравствуйте». На пороге стоял Матс.

– A-а, это опять ты, – сказала Анна. – Глянь, что твоя сестрица наделала! Нипочем не догадаешься, что там внутри, пока не снимешь эти дурацкие обертки… Ну как, отнес?