Умереть, чтобы жить

Закрыв за собой дверь, Ника привалилась к стене и попыталась отдышаться и взять себя в руки. «Вот правда — если бог не хочет подписываться своим именем, то берет псевдоним Случай, — подумала она. — Кто мог знать, что я сегодня встречу того, кого ждала после смерти Максима? Ведь я достаточно хранила ему верность — даже до Мирека. Не думаю, что он осуждает меня». Мысли о докторе Рощине не давали ей покоя до того момента, пока она, держа в руках свежий снимок запястья, не вошла в его кабинет снова. Лицо врача вдруг озарилось такой улыбкой, что Ника поняла — он, возможно, тоже заинтересован в продолжении знакомства.

Так и вышло. Посмотрев снимок и наложив Нике тугую повязку, Рощин, чуть смешавшись, спросил:

— Вы не будете возражать, если я завтра позвоню и узнаю, как ваши дела?

— Не буду, — улыбнулась Ника, — моя работа позволяет вести разговоры в любое время.

— А кем вы работаете?

— Я журналист.

— Интересная профессия. В газете или в журнале?

— В интернет-издании. «Русская Галактика» — не слышали?

— Нет, но сегодня же обязательно найду. Интересно почитать, о чем вы пишете.

Ника пожала плечами:

— Обо всем пока. Но скоро буду заниматься тем, в чем разбираюсь лучше.

— Это чем же? — заинтересовался Рощин.

— Журналистскими расследованиями. Я много лет этим занималась, пока в Чехию не переехала.

— В Чехию?

— Так вышло.

Ника чувствовала, насколько легко ей разговаривать с этим человеком в голубой больничной спецодежде — намного легче, чем с Миреком, чем с коллегами в редакции. Может, потому, что в его глазах она видела неподдельный интерес к себе?

В дверь постучали:

— Дмитрий Сергеевич, если вы свободны, то к вам пациент.

Рощин улыбнулся извиняющейся улыбкой:

— Простите, Вероника Геннадьевна, к сожалению, работа не ждет… А мы не могли бы завтра вечером увидеться?

— Могли бы.

— Тогда я позвоню?

— Конечно.

Ника встала, а Рощин, бросив взгляд на карту, переписал номер мобильного к себе.

— И руку не нагружайте.

— Не буду. Спасибо.

— До завтра.

Ника выскочила на крыльцо с такой скоростью, как будто Рощин мог передумать и отказаться от завтрашней встречи, а ей этого совершенно не хотелось.

— Ты чего так долго? — вывел ее из эйфории голос Тихонова, о котором она, разумеется, совершенно забыла. — Народу много?

— Ой, Саныч, я думала, что ты уехал, — смутилась Стахова.

— Как я тебя брошу? Что с рукой-то?

— Фигня — ушиб. Но я левша, это слегка меняет дело.

— Работать не сможешь?

— Смогу, но долго печатать не получится пару дней.

— Это ничего. Можешь завтра не приезжать, я Феде скажу.

— Нет-нет, не нужно, я приеду. Подберу материалы, просмотрю, что уже сделала — чего время терять? — возразила Ника.

— Ну, тогда я тебя домой довезу и поеду.

Дома, уже лежа в постели, Ника вдруг закрыла глаза и представила лицо доктора Рощина — серые глаза, густые брови, прямой тонкий нос, узкие сухие губы, легкую щетину. Ей почему-то даже в голову не приходило, что он может оказаться женат. «Так не бывает. Так просто не может быть, это несправедливо. Я так долго его ждала — он не может подвести меня. Так нельзя», — думала она, вновь и вновь прокручивая в голове каждое сказанное Рощиным слово.

«Я спрошу его об этом завтра сама. А что — возьму и спрошу», — решила она, уже засыпая.

Глава 7

Второй человек в редакции

Справедливый к себе относится строго, к другим — снисходительно.

Японская пословица

Филонов приболел — разыгралась аллергия, а потому летучка переместилась к Тихонову. Раздав всем задания и выругав корректора за опечатки, Саныч зашарил по столу в поисках сигарет. Ничего не обнаружив, он обвел взглядом тех, кто еще не успел покинуть кабинет.

— Ну?! — грозно произнес он.

— Ин гроссен фамиллиан нихт клювом клац-клац, — изрекла молоденькая журналистка Лена, поправив на носу огромные очки.

— Я вот тебе покажу — клац-клац! — взревел Тихонов, лысина которого от напряжения покрылась испариной. — Ну, посмотри на них — вторая пачка сигарет со стола! За утро! Сволочи!

— Саныч, ну, тебе жалко, что ли? — меланхолично отозвался пиарщик Тряпичников, рисуя что-то в блокноте. — Пусть курят — дольше проживут.

— Да не жалко мне! А противно! В собственном кабинете нельзя ничего на столе оставить! — бушевал Тихонов, размахивая руками.

Между собой сотрудники, когда были уверены, что зам главного не слышит, называли его Гауляйтер — за пристрастие к крепким выражениям, жесткий характер и былую причастность к группировке футбольных фанатов клуба «Торпедо». Дрессировал он подчиненных безжалостно, легко срываясь на крик, но его все равно уважали и любили за справедливость и отходчивость. Второй после футбола страстью Тихонова были собаки. Ника, увидев на рабочем столе снимки двух совершенно потрясающих такс, осторожно поинтересовалась, чьи они. И с удивлением выслушала ответ Тряпичникова:

— Да Саныча, чьи еще. Он этих дамочек больше бабья любит. Да вот сама спроси как-нибудь — только временем запасись свободным, он про них часами может рассказывать.