Вот и прошел еще один нелегкий день, так как на данный момент жизни каждый день удается осилить с большим трудом. Постоянный шум в голове, от которого я не могу избавиться, и ужасающая, ужасающая, ужасающая слабость, изматывающая день и ночь.
Так прошла целая зима, длившаяся вечность. Работать я, естественно, не могла. Даже от заказов одежды пришлось отказаться вовсе. Единственно, кто меня удерживает на плаву — родные люди: дедушка, мама и Ромик с Аленкой, которых я полюбила, как собственных детей. В моем положении вряд ли вообще бы кто выжил без поддержки.
А еще — не хочется умирать раньше деда, с которым живу, поэтому держусь изо всех сил. Странно, что раньше я об этом не задумывалась, растранжиривая здоровье направо и налево. Прошлое я вижу в каком-то тумане. Многое забыла. И вообще — это была не я.
Перед окончанием колледжа вдруг накатила такая апатия, что не хотелось не только выходить на улицу, но и передвигаться по квартире. Не хотелось даже шевелиться, лежа в постели, потому что любое движение вызывало боль в каждой клеточке тела. Мама не понимала, почему мне так плохо, списывая самочувствие на лень, уговаривала меня подняться и пройтись хотя бы по лестнице в подъезде вниз-вверх. Я сопротивлялась, но она настаивала:
— Залежишься, и тебя вовсе не оторвать от постели. Недавно я прочитала, что мышцы атрофируются уже через несколько дней бездействия. Алиса, сделай над собой усилие, — просила она, а я не отвечала, потому что не хотела даже с ней говорить на эту тему.
Пора было съездить в клинику, чтобы выяснить причину недомогания, но я все тянула и тянула, находя разные причины. А когда Артур свозил меня в МОНИАК сдать анализы, там сказали, что «все плохо» и необходимо срочно принимать химию. Я со скандалом отказалась, ведь ее нельзя сочетать с лечением Юнусова.
НО Я ЗВОНИЛА ЕМУ НЕПРЕРЫВНО УЖЕ ТРЕТИЙ МЕСЯЦ ПОДРЯД, А ЕГО НИГДЕ НЕ БЫЛО!
Сегодня, узнав, насколько все плохо из первых уст, из вестибюля клиники я перезвонила Чингизу Алиевичу с недобрыми вестями, а он вдруг оказался на месте и на мою истерику — позвал в кабинет на Таганской. Как была — вся в слезах и соплях, еле передвигающая ноги от слабости, я приехала к нему, но случилось странное: в этот день у него сломался компьютер, и он не мог меня протестировать и сделать назначения.
Не дьявольские ли это происки?! Или он меня специально позвал, чтобы воспользоваться моим телом, но не лечить? Или он уже сам разуверился в своей методике?Юнусов авторитетно утверждал, успокаивая меня, что анализы в московской клинике фальсифицированы: в них ведь подтвердился ВИЧ, который никуда не делся. А Чингиз Алиевич говорил мне, обнимая и поглаживая по спине, как приблудную кошку:
— Быть такого не может. Врачи твои врут. Верь только мне…
Дальше, как и всегда, случился час любви… И я почему-то сразу успокоилась: думать ни о чем плохом после встречи не хотелось. И даже силы появились, чтобы спокойно доехать до дома. А чтобы провести диагностику, мы с Юнусовым договорились встретиться через неделю.
…По ночам опять стал приходить умерший Игнат, и сидеть ночь напролет на моей кровати. Давненько же мы с ним не виделись.
— Здравствуй, любимый! Как там у вас? Не заждались ли меня? Не волнуйтесь. Скоро буду…
Посчитала, сколько времени прошло со смерти Игната, и мне стало страшно — уже девять лет…
Никто за девять лет тебя не обнимет так, как он, не приласкает, никто не поделится с тобой последним. И ты вдруг понимаешь, что даже добившись высокого положения, признания заслуг или больших денег, это не вернет любимого и единственного, которого нет в живых. А ты остаешься наедине со своим несчастьем, с которым никогда не смиришься. Это невозможно!
Вот почему сейчас мое настольная книга — «Человек, который смеется». Я всегда много читала, но теперь это занятие — своего рода отдушина, окно в другой мир, чтобы забыться и не думать о действительности, насквозь пронизанной болью.
Совершенно случайно на даче у дедушки наткнулась на эту книгу, которую в другое время не взяла бы в руки: слишком жуткое средневековье там описано. Но когда вчиталась, обнаружила, что Виктор Гюго затрагивает те же общечеловеческие понятия, что волнуют меня сейчас. Они остались неизменными в веках: ни за какие блага мира не вернуть любимого человека, дарованного тебе судьбой. Люди, которые в своей жизни не теряли любимых — не теряли ничего!
Чтение Гюго подтолкнуло меня и к другим философским размышлениям, не свойственным мне раньше: «Все, что мы делаем сейчас, напоминает крысиную возню, по сравнению с тем, что мы еще можем сделать для близких людей, которых не успели потерять. Хочется еще пожить, чтобы те, кто знали меня обдолбанной, ничего не соображающей наркоманкой, увидели меня с другой, положительной стороны».
Полгода прошли, как в бреду… В своих копаниях, самокопаниях, безоговорочной подчиненности Юнусову, я дошла до такого дикого абсурда, что сдала православный золотой крестик, доставшийся от бабушки Оли, в ломбард и поменяла его на какой-то кулон-безделушку. Что это? Сумасшествие? Или мозги от ВИЧа совсем уплыли? Или это сам дьявол пожаловал за моей душой? Пришел, да не успел: душа-то давно заложена-перезаложена!
Я запуталась…
Не появлялась в МОНИАКе последние полгода не только из-за запретов Юнусова, но и чтобы мне не стали навязывать лекарства, убивающие меня. Зато я опять попала в инфекционную больницу по «скорой», изможденная и вся в гнойниках — прямое следствие прогрессирующей ВИЧ-инфекции. Или уже СПИДа? Нет, от этого слова пока воздержусь, а то от него веет такой кладбищенской безысходностью, что из депресухи можно не вылезти.
У меня в больнице взяли анализы и сказали, что завтра будет ответ. Как же мне пережить эту длинную-предлинную ночь, за которой последует приговор? Что это будет именно приговор, я ничуть не сомневалась. С большим трудом уснула при помощи успокоительного, и мне привиделся очередной странный сон:
Вижу себя на пассажирском месте рядом с водителем. Мы едем на черной BMW очень, очень быстро. Так быстро, что невозможно различить, какая местность за окнами машины: все сливается в единую пеструю ленту. За рулем оказывается почему-то моя богатая московская тетка по отцу, которую я не видела с малолетства. Мы с ней едем по неизвестному автобану на огромной скорости, но вдруг с оглушительным визгом тормозов сворачиваем на неасфальтированную проселочную дорогу… Как бы случайно. Но не возвращаемся назад, а продолжаем движение по проселку так же быстро, как по трассе, несмотря на болтанку, пока не попадаем на ухоженное кладбище с ярко- красными и золотыми венками на деревянных больших крестах. На заднем сидении нашей иномарки почему-то оказывается умершая бабушка Оля, которая обращается к тетке строгим голосом:
— Ты куда заехала? А ну-ка, поворачивай обратно!
Тетка, ничего не говоря в ответ, подчиняется окрику, разворачивает машину, оцарапав заднее крыло об оградку ближней могилы, и выезжает обратно на трассу…
Что это? Сон-пророчество? Неужели и в этот раз мне удастся выкарабкаться?
Утром пришел анализ: CD4 — 160 единиц! Это очень мало. Поэтому я и болела постоянно всю зиму и весну. Меня сейчас лечили капельницами с гаммоглобулином, привезенным мамой по звонку. Она была права, что гнала меня в МОНИАК, и не верила в отсутствие ВИЧ-инфекции. А все это время Юнусов говорил, что я здорова! Но почему я ему верила?!
Никак не могла понять, почему Чингиз Алиевич так со мной поступил? Ведь то, что происходило каждый раз в его кабинете после диагностики, позволяло думать, что я ему не безразлична. Он никогда не говорил о любви даже в моменты неподдельной страсти, но я чувствовала его неравнодушие…
Почему же Юнусов меня чуть не угробил, заставляя поверить в выздоровление? Может, как восточный человек, он мстил мне за что-то? Ничего не понимая в психологии мужчин — мутантов с другой планеты! — я обратилась за разъяснениями к Артуру, который пришел меня навестить в больницу, потому что тоже причисляла его к «восточным», может и ошибочно, ведь он — чистокровный армянин.
— Артур, скажи, — пустилась я расспросы, — мог ли Юнусов постараться меня привязать к себе, чтобы я была зависима от его лечения, чтобы приезжала к нему постоянно. Мог он СПЕЦИАЛЬНО меня не долечивать?
— Конечно, мог. Кроме того, наверняка он просек, что ты врешь. Ты же говорила ему, что у тебя нет мужика?
— Да, говорила. А откуда ты знаешь?
— Мне ли не знать, какая ты продувная бестия, Лиса Алиса.
— Так уж и бестия? Бестия, это от слова «бес», что ли? Не поминай его при мне, пожалуйста, и тем более — не называй меня так.
— Как скажешь. Буду тебя называть мой Ангелочек.
— Так, пожалуй, лучше. Но почему Юнусов меня хотел убить? Хотел, чтобы я у него в ногах валялась? Чтобы вымаливала лечение?
— Может и поэтому, но скорее всего потому, что ни один мужчина, тем более восточный, а еще хуже — дагестанец с закипающей по любому поводу кровью, не потерпит, чтобы его женщина принадлежала кому-то другому. Любимая, не любимая — второй вопрос, но ЕГО. Вот тебе исчерпывающий ответ.
Значит, я сама виновата, что оказалась опять на больничной койке? Вразрез с запретом Чингиза Алиевича стала в больнице принимать противовичевую терапию, подобранную специально для меня заведующей инфекционным отделением. Терапию, от которой я наотрез отказалась в клинике в последний раз. И через две недели показатель ВИЧ стал 280 единиц.
Но когда меня выписали домой, поплохело так, что пришлось забыть о лекарствах. Но — почему? Я не могла понять, ведь мне дали с собой при выписке тоже лекарство! Не веря никому, я самостоятельно отслеживала названия ампул и препаратов. Почему же в больнице ощущался невиданный прилив энергии, а дома — лишь навалившаяся усталость? Почему?! Может, с капельницами мне вводили что-то другое? Я не находила ответа.
…Совершенно не хочется вставать с постели. Нет сил. Неужели все закончено? Неужели я умираю? И нет мне спасения? Не пора ли прекратить мучения разом?
Впав от отчаяния в истерику, я написала предсмертную записку. Но перечитав несколько раз — выдрала ее из тетради и бросила в ящик стола, а сама отправилась в церковь. Что мне оставалось?
2009 год
(Из дневника Алисы)
