Умид. Сын литейщика

Жители махалли, прослышав о таком кощунстве, вознамерились убить Хашима-халфу, закидать его камнями, но, ворвавшись в дом, застали только больную Рисолат-буви да беременную Адолатхон. Оказывается, халфа, пронюхав обо всем, своевременно сбежал в Келес, к одному своему дружку, и таким образом спас свою жизнь. Спустя какое-то время, воровски пробравшись в свой дом темной ночью, он увез в Келес и Адолатхон и почти год не показывался на глаза жителям махалли.

Рисолат-буви, не вынеся такого позора, предала свою дочь проклятию и в скором времени умерла от чахотки, так и не увидев внука, которого назвали Хаят. После этого халфа вернулся с новой семьей в свой дом. Махаллинцы теперь отказались от намерения убить его камнями, а просто перестали водиться с ним…

Позже, когда Хаят сделался танцором, за ним закрепилось прозвище Баят-бола, и редко кто называл его потом иначе.

Арслан поведал обо всем этом Самандарову.

— Вы должны найти способ как-то сблизиться с ним. Это важно. Нам нужна ваша помощь.

— Думаю, мне это удастся, — сказал Арслан.

— Нас интересуют его встречи с Зиё-афанди. Но ни у того, ни у другого не должно возникнуть подозрений. Вы должны себя вести так, чтобы они вам полностью доверяли.

— Понятно.

* * *

Дехкане по известным им приметам могут определять, теплой или холодной будет наступающая зима.

Хайитбай-аксакал, возвращаясь из махалли Актепа, завернул в чайхану, где давно уже не бывало тесно от посетителей. И на этот раз сидели здесь несколько человек. Хайитбай-аксакал, взобравшись на сури, стоявшую под навесом, поглядел на небо, подернутое белесоватым пологом, и кивнул на тополя, плотно растущие вдоль арыка.

— Листья опадают с вершин, — значит, зима будет злая, — задумчиво промолвил он, ни к кому не обращаясь. — А сынок мой Абдусаматджан на Северном фронте. Написал, что находится в тех местах, где некогда сражался Александр Невский. В том краю зима еще жестче бывает…

— В том краю уже давно выпал снег, и земля затвердела, как кремень, — сказал Чиранчик-палван.

— От твоих слов стужей веет, палван.

— Бай, аксакал, разве вы не слышали про страны, где бывает ночь, когда у нас день, и зима, когда у нас лето? Как же вы невежественны! А известно ли вам, что Искандер Зулкайнар завоевал государства, которые находятся на обратной стороне земли, под нами? Какие удивительные страны он видел!

— Оббо, какой ты! Знания твои через край переливаются. Не Зулкайнар, а Зулкарнайн, русские его зовут Александром Македонским.

— Мы не знаем, как там и кого зовут русские, мы называем по-своему, — сказал Чиранчик-палван и, легонько подтолкнув локтем Хайитбая-аксакала, заговорщическим шепотом произнес: — Баятджан вернулся с фронта, не навестим ли?

— Кто такой твой Баят?

— Сын Хашима-халфы. Разве не знаете?

— А-а, вон ты про кого! Это он-то на фронте побывал?

— Да. Недавно вернулся.

— Надо же! Не из таких он, кто мог держать винтовку. Ему сподручнее баб изображать.

— Держал, выходит.

— Ранили?

— Кажется…

— Гляди-ка, столько молодцов навеки там осталось, а какой-то зайчонка явился — и грудь колесом… Родственник он тебе, что ли?

— Дальний.

— Что ж, давай зайдем, поприветствуем.

Они проследовали узкой улочкой, сворачивавшей то вправо, то влево, и постучали в одну из калиток. Стучать, правда, было не обязательно, но во дворе могла быть собака. Из дома, опираясь на костыль и палку, вышел Баят в военной форме. Чиранчик-палван заспешил ему навстречу, распростерши объятия.

— С благополучным возвращением, братишка Баятджан! Услышали, что вы возвратились живым из ада, решили навестить. А это Хайитбай-аксакал, вы его помните, наверно…

— Помню, как же. Прошу, входите.

Баят ввел гостей во внутреннюю комнату, усадил за приготовленный дастархан. После традиционной молитвы налили в пиалы чаю. А Баят стал рассказывать, как в страшном бою — земля под ногами горела! — был ранен он в ногу и пять месяцев провалялся в госпитале.

— Немец, проклятый, силен, распотрошил нас, — заметил он как бы между прочим. — Вернулся вот калекой. Но можно ли в такую пору дома сидеть? Уже поступил на работу.

— Силен, говоришь? — выразил чрезвычайное удивление и досаду Хайитбай-аксакал. — Силен, значит?

— Одолеть невозможно. Мы с винтовками сидим в окопах, а он на нас с танками прет. Кого давит, кого в плен берет. Но к среднеазиатским, к мусульманам, немец хорошо относится…

— Епирай-а?![77]

— Да, мы об этом узнали.

Долго они еще сидели, беседуя и опустошая чайник за чайником. Потом Чиранчик-палван, попросив у хозяина позволения уйти, сказал:

— Укаджан, сделай милость, пожалуй в воскресенье к нам, нарын тебе приготовим. Ты вернулся живым из такой битвы, надо обмыть это дело.

Баят задумался.

— Не отказывайся, укаджан!

Баят улыбнулся и дал свое согласие.