Умножающий печаль

– Чья музыка тебе более по душе – великие звуки брата моего Аполлона или сладкое медоточие раба моего Пана? Говори!…

Пан за спиной богов махал руками, делал мне какие-то знаки. Но я уже ничего не понимал. Я знал лишь, что судьба моя в руках развеселого лживого Диониса.

Я пал на колени и усохшим, пропадающим голосом сказал:

– Велик… прекрасен… Аполлон, но песни Пана – это музыка моей души…

От хохота Дионис повалился на землю, он катался по траве и, захлебываясь смехом, кричал:

– Апа, брат мой!… Я же говорил тебе! А ты не верил!… Пан, бери колесницу… гони за нимфами!

Аполлон, не обращая на него внимания, подошел ко мне и вперился в меня своим огненным взором. Мне казалось, что его пурпурно-алый хитон дымится от гнева. И я понял, что пришел мне конец, ибо смертному невыносимо увидеть гнев бога.

Аполлон сдавленно-тихо, грозно сказал:

– Я поверю, что ты, ничтожный, не лукавил! – Он возложил руки на мою пылающую от зноя и ужаса голову, и я почувствовал, что он крепко ухватил меня за уши. – Не вина, а беда твоя, что ты плохо слышишь. Для моей великой музыки уши твои слишком малы…

И он поднял меня за уши в воздух. Боже мой, Аполлон великий, помилуй, прекрати мое страдание, останови мне дыхание – пусть кончится эта мука!

Страшно завыли мои псы, они прыгали, хрипло лаяли и кричали от моей ужасной боли.

Слезы и кровь текли по моему лицу, изо рта ударила горькая пена. И сквозь собственный звериный рев я слышал, как ломаются хрящи и лопается моя кожа, как он рвет и тянет мои уши, они уже давно должны были оторваться – а не рвались и вытягивались все длиннее.

Кончились силы, меня вырвало, и моча побежала по мне горячими струйками.

Аполлон зловеще-спокойно говорил:

– Ты мечтал не о прекрасном, а хотел богатства. Ты не грезил красотой для сердца, а искал золота для брюха. Живи теперь с ослиными ушами – пусть все видят, что и цари глупы и алчны…

Собрал я уходящие силы и крикнул или, может быть, прошептал – прямо в его прекрасное холодное лицо, искривленное гримасой злобы и презрения:

– Ты ничего не доказал… Ты, бог, просто сильнее…

И тогда он плюнул мне в лицо и бросил меня с отвращением на землю.

А потом я вновь открыл глаза, выглядывая из померкнувшего черного мира, где я пробыл неведомо долго, и увидел склонившееся ко мне доброе пучеглазое губастое лицо Пана.

– Пан, я не люблю богов… Я их ненавижу, – прошептал я.

Он погладил меня по лицу своей огромной мягкой прохладной ладонью:

– Мидас, богам не нужна любовь людей. Им нужен страх человеческий… Это надежнее любви…

И тихонько подвывали, плакали рядом мои псы.

КОТ БОЙКО: ВЫХОД В СВЕТ

Лора в такси объехала квартал, машина завернула за угол, вкатила во двор, и когда она притормозила на минуту у последнего подъезда, из помойника, как английский принц Чарлз, быстрой легкой походкой вымахнул я, отворил заднюю дверь и плюхнулся на сиденье рядом со своей принцессой, слава Богу, пока живой.

Машина, маневрируя между длинными корпусами, выехала на улицу Огурцова и остановилась перед перекрестком, пропуская тяжелый самосвал.

Я думаю, что именно в этот момент нас засек стоящий на углу наблюдатель-"бетимпексовец". Мне кажется, я даже видел его – какой-то сизый хмырь сделал почти непроизвольный рывок вслед нашей уезжающей машине, махнул рукой и выхватил из кармана мобильный телефон.

Когда мы уже подъезжали к Охотному ряду, такси остановилось на красный свет перед перекрестком, и я протянул водителю деньги:

– Слушай, брат, довезешь молодую леди до Белорусского. – Я быстро поцеловал в щеку Лору. – Как договаривались – через два часа… По-моему, тебе надо увольняться с работы. Или хотя бы возьми отпуск… А я пока буду думать про дом в лесу…

Лора недоверчиво усмехнулась:

– Как всегда – выдумки и мифы?

– Вот те истинный крест! В непроходимом густом лесу. Можно сказать, в тайге. В Испании…

На светофоре зажегся зеленый свет, я взялся за ручку двери, а таксист встревоженно заорал:

– Але, але, на перекрестке нельзя! Сейчас на том углу…

Машина уже ехала, когда я открыл дверь и на ходу мягко выскочил на асфальт, перепрыгнул через барьерчик тротуарного ограждения, еще два прыжка – и я нырнул в жерло подземного пешеходного перехода. Внизу он разветвляется на добрый десяток маршрутов. Такси, подгоняемое сзади напором мощного потока машин, унеслось на Тверскую, в сторону «Известий».

Даже если я не ошибся и они меня пасут – пусть теперь поищут. Для сыскных я сейчас исчез бесследно: вычислить или проследить, из какого выхода я появлюсь на поверхности, невозможно.

АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ: БОЛЬШАЯ ОХОТА ЗА ГОЛОВАМИ

В столовой за моим кабинетом я заканчивал ленч, официант уже подал мне чашку кофе. Стоявший у стола помощник Кузнецов перепроверил на всякий случай:

– Вы поедете провожать Людмилу Андреевну и Ваню?

– Нет. Нет необходимости… А главное – я думаю, что Ванька этого не хочет. Ему надоело жить под моим зонтом, – сказал я и, видимо, киксанул голосом, Кузнецов заметил слабину.