Умножающий печаль

Мгновение он раздумывал – было видно, как шевелятся под беретом мускулы мозгов, потом он махнул рукой, труд этот явно был страшно громаден, совершенно не по плечу одному. Он позвонил и кому-то сказал:

– Тут какой-то кекс спрашивает Джину Рафаэловну. Говорит, что он армянин… – Повернулся ко мне и для надежности переспросил: – Как фамилия?

– Дертаньянц, из Гаскони.

– Дертаньянц, говорит… Не знаю, из Черножопии какой-то…

Пауза была недолгой, и судя по тому, как он энергично замахал своими толстыми лапами тупого лентяя другому охраннику, маячившему в глубине холла, распорядились наверху категорически.

– Быстро, быстро! – скомандовал он коллеге, такому же пятнисто-зеленому солдату удачи. – К президенту его!

Пока тот волок меня на второй этаж, я боялся, что он обделается от усердия. Даже странно – почему они мне так противны? Почему я испытываю к этим караульным животным такое злобное отвращение? Может быть, это волчий рефлекс на сторожевого пса? Как говорил вор Лодыга: овчарка – это вонючий мент в лохматом тулупе…

А по коридору мне навстречу семенящей иноходью мчался генерал-полковник.

Ма-аленький такой, субтильный генеральчик – с херову душу полководец, с гривой развевающихся черных волос. С красными лампасами на портках, в золотых трехзвездных эполетах, под звон и дребезг каких-то самодельных медалей – Джина Бадаян, великая экстрасенска, предсказательница счастья, прорицательница побед, ясно видящая, как заработать, хиромант-хиропрактик-херотеоретик, президент всякой нежити, академик любой небывальщины, предводитель проходимцев всех стран, кумир мира идиотов, а теперь, оказывается, еще и генерал-полковник.

Бежала и плакала от радости.

– Джина, для дневного брючного костюма – перебор! Милитаристка ты моя оголтелая!… – крикнул я, принимая ее в объятия.

Она была такая худенькая и тоненькая, что я просто поднял ее на руки, как давеча вознес меня Карабас. А она целовала меня в обе щеки, гладила по голове, как маленького, приговаривала, захлебываясь словами:

– Господи, как я рада тебя видеть!… Проходимец мой дорогой!… Гасконский брат мой Дертаньянц! Как ты жив?…

– Ужасно! – горько сообщил я. – Ты вон дослужилась уже до генерала, а меня разжаловали из капитана мушкетеров…

– Кто? Кто он, этот демон? – страшным голосом вопросила Джина. – Назови его, и силы нижнего черного мира поглотят…

– Э, нет, подруга! – засмеялся я и поставил ее на пол. – Тут твои номера не пролезают! Ты генерал понарошечный, а он демон настоящий…

Джина взяла меня за руку и повела к себе, сердито приговаривая:

– С чего это ты решил, что я генерал понарошечный? Самый что ни на есть всамделишный! Генерал-полковник медицинской службы…

– Не гони пену, любимая. Я понимаю – уровень безумия в стране высоковат, но не настолько же, – усомнился я.

Джина остановилась, уперла руки в боки, с вызовом спросила:

– Хочешь сказать, что я глупее или хуже тех долболомов, которым указом звезд насовали?

– Упаси Бог! Жаль, меня не спрашивают, а то бы я тебя сразу направил министром обороны! Или в МВД! Ты бы там такого шороху навела – вся страна бы зачесалась! Чеченцы завтра же самораспустились – столицу свою из Грозного переименовали бы в город Жалобный…

– То-то! – сменила гнев на милость дипломированная чародейка. – А то смотри – чакры порву! В астрал вышвырну, к чертовой матери!

Мы посмотрели друг на друга и снова обнялись – так я рад был видеть моего умного, верного, добропамятного дружочка Джин-Джину, которого я выпустил из бутылки давным-давно.

Надо сказать, у меня вообще фантастическая способность находить и кучковаться с разного рода недостоверными людьми, проходимцами, маргиналами, мистификаторами и самозванцами. Я в них ощущаю родную душу, я опознаю их мгновенно, как Буратино признал родными кукол в театре маркиза Карабаса.

Когда-то Хитрый Пес говорил неодобрительно: «У тебя неискоренимая плебейская потребность предводительствовать стаей оборванцев и импосторов». Я не знал, что импосторы -это и есть самозванцы, и очень обижался, и отвечал ему очень находчиво и тоже по-заграничному: «А ты сам жлоб, сноб и понтовила».

Наверное, Хитрый Пес, как всегда и во всем, был прав. Так ведь и вышло, что никого, кроме этих прекрасных импосторов, у меня и не осталось.

А тогда я был в зените своих успехов и популярности – меня все любили и тютюшкали. И все-таки невезуха подкараулила – на слаломном спуске вышиб диск в позвоночнике. Вообще-то я любую боль терплю – с детства мне доходчиво объяснили, что боль – это спасительный рефлекс организма, и закрепляли во мне этот полезный рефлекс долго, основательно и разнообразно.

Но тут вопрос о моем терпении не возникал – было неясно, сколько еще эта боль согласится терпеть меня самого. От любого ничтожного движения меня пронзал – от затылка до копчика – чудовищной силы электрический удар, и я впервые по-настоящему посочувствовал нашим несчастным шпионам супругам Розенберг, сожженным на электрическом стуле в тюрьме Синг-Синг. Но они-то хоть атомную бомбу сперли, а мне за что?