Умру я ненадолго... Письма, дневники, путевые заметки

— Страна отринула нас, — говорили мне хиппи. — Общество перестало быть искренним, повсюду царствует фальшь. Родители лгут друг другу, требуя от детей «говорить всю правду». С младенчества мы приобщаемся к коварству — родители говорят при нас гадости о тех людях, с которыми томно целуются при встречах, — какова искренность, а?! Нас заранее готовят к «нужным» гостям. Этому улыбнись, а тому спой песенку… И все это освящено благостью домашнего очага: цветной телевизор, рефрижератор, автоматизированная кухня с дистанционным управлением, портреты предков в гостиной… А государство — это союз «взрослых», которые подчиняются своей удобной морали лжи.

…С хиппи здесь борются по-разному. Рональд Рейган, плохой актер и далеко не блестящий губернатор Калифорнии, сейчас обуздал университет. Он держит его в руках при помощи угрозы радикального сокращения средств.

…На улицах можно заметить, как благопристойные «взрослые» люди с тяжелой злобой смотрят на оборванных, длинноволосых, босоногих хиппи.

Я подумал, что вызывающая неопрятность хиппи — это не что иное, как вызов показному чистоплюйству, сопутствующему порой такой ужасающей моральной грязи, что и слов-то не найдешь описать. Хиппи — реакция молодого поколения не только на сегодняшний день Америки. Это страх перед будущим.

— До тех пор, пока наш завтрашний день планируют те, кто сидит в «Ренд Корпорейшен», — мне страшно жить, — сказал Стив, молоденький хиппи из Чикаго, босой, с нежными, до плеч, белокурыми, вьющимися, совсем еще детскими кудрями…

Какие еще идеи родятся завтра? Кто думает над идеями будущего? Что программируют творцы этих идей: разум или безумие, любовь или ненависть, добро или зло? Где гарантия, что любовь не обернется ненавистью? И кто определит критерий добра?

…Пьер Селинджер невысокого роста, крепкий, веселый мужчина, с модными длинными бакенбардами и лицом эпикурейца выглядит утомленным. Ворот рубашки расстегнут, рукава засучены, как у персонажа ковбойских фильмов. Он пригласил присесть. В шумном избирательном центре стучат десятки пишущих машинок, звонят сотни телефонов, днем и ночью работает телетайп.

Пьер Селинджер был помощником Джона Кеннеди и проводил его предвыборную кампанию. Сейчас он — глава «мозгового центра» Бобби Кеннеди. Через два дня сенатор прилетит сюда и остановится на Беверли-Хиллз, в отеле «Амбассадор». Здесь будут последние «праймериз», которые определят кандидата на пост президента США от демократической партии.

Пьер подарил мне пластмассовую шляпу, на которой нарисован портрет улыбающегося Бобби и надпись: «Кеннеди победит».

— Как я оцениваю ситуацию? — переспросил Пьер. — Стучу по дереву… «ноквуд» — мы победим.

(Это типично американское — постучать указательным пальцем по дереву, чтобы сбылось задуманное…)

— Что, слаб соперник?

— Нет, Юджин Маккартни весьма силен. Но мы сильнее.

Селинджер рассказывает мне о трудностях, с которыми сейчас сталкивается Америка, и остановился на отправных моментах, на которые делает упор Роберт Кеннеди во время своей предвыборной кампании.

— Главное — это Вьетнам. Роберт и вчера, и сегодня говорил, и завтра, после выборов, повторит еще раз, что его первым политическим актом будет полет в Ханой и заключение с Хо Ши Мином договора о мире, без каких-либо предварительных условий.

Пьер Селинджер ушел к телетайпу — его вызывал штаб Кеннеди. Разговорился с одним из журналистов, прибывших в Голливуд заранее. Он долго жил в Азии.

— Заявление Бобби о его непреклонном желании закончить войну во Вьетнаме — нож острый в сердце Пекина. Это просто-таки катастрофа для их доктрины: новый президент США, «вождь бумажных тигров», прилетает в Ханой и открыто признает неправоту своей страны. А Мао хочет заставить поверить Азию, Африку и Латинскую Америку, что «большой город» всегда будет врагом номер один. Не знаю, как будет реагировать Мао, но наши «ястребы» этой программы Кеннеди не простят… Впрочем, сейчас уже начала проявляться занятная тенденция «кооперации» наших «ястребов» с Пекином…

…В Нью-Йорке моросил дождь. Из моего окна, с шестнадцатого этажа «Пен гарден хотеля» виден кусок 34-й улицы. Это неподалеку от Бродвея, поэтому шум главной артерии города таков, что кажется, будто ты поселился в кабинете стоматолога, который к тому же работает под бомбежкой.

Позвонил Генрих Боровик. Он только что разговаривал с Москвой. Старик держится молодцом. Слава Богу. Лекарство я уже достал. Через три дня домой. Только бы успеть.

Провел весь день в «Нью-Йорк Таймс». Гаррисон Солсбери был моим гидом. Помещается редакция на втором этаже сумрачного дома в центре Нью-Йорка — здесь никогда не бывает солнца: дома расположены таким образом, что светило никак не может втиснуться в каменный, глубокий колодец. Даже голоса здесь звучат гулко…

Политические обозреватели, репортеры — все в одном большом зале. Четыре стола образуют отдел — никаких кабинетов. Работать довольно трудно — шум, говор, стрекот пишущих машинок…