Унесенные за горизонт

Оказалось, она ночевала в комнате со старшими детьми и, уже лежа в постели, услышала разговор. Девочки, рассевшись на кровати моей дочери Сони, расспрашивали ее, почему она так здорово учится, что Вениамин Петрович, учитель, всегда ставит ей пятерки. «Этого моя мама добилась, ― отвечала им Соня. ― Я не хотела учиться, и тогда она поставила меня в угол и избила веником. После этого я решила учиться только на отлично!»

Своих детей я увидела только в марте сорок второго года.

В этот мой приезд Соня была больна ангиной, а мы с Эдиком отправились на празднование 8-го марта (кстати, стихи Сони, посвященные женскому дню, я с гордостью прочитала в стенгазете).

Меня поразило, что Эдик перестал заикаться, мальчик говорил совершенно чисто, без запинок, а между тем накануне эвакуации он даже «мама» произносил чуть ли не минуту. Расспрашиваю воспитательницу детского сада.

― Разве он заикался? ― удивилась она ― Мы не замечали.

Ясность могла бы внести старушка, что жила с ним около двух месяцев в избушке, пока он болел коклюшем, но ее уже не было. Она уехала в Ташкент, чем, говорят, причинила мальчику такое огромное горе, что он плакал несколько дней и все звал ее.

Эдик первым вызвался выступать. Залез на стол и с большим пафосом прочел свои любимые строчки:

«Мы летаем высоко (ручка взлетает вверх),Мы летаем низко (ручка опускается вниз),

Мы летаем далеко (ручка идет вправо),Мы летаем близко (ручка прижимается к груди).

Долгие аплодисменты сопровождали выступление маленького чтеца, а я с болью в сердце думала о том, что уже утром должна покинуть больную дочку и этого трогательного малыша, который, прижавшись к моим коленям, прошептал:

― Это я тебе, мамочка, читал стихи, ты в Кучине говорила, что я хорошо их читаю.

И еще я подумала, что судьба ко мне все-таки милостива: от Свердловска до Кунгура всего каких-то двести восемьдесят километров, а ведь издательство могли оставить и в Куйбышеве. Но, находясь так близко от своих детей, навестить их я сумела лишь четыре месяца спустя после приезда в Свердловск ― так много было работы.

Я никому теперь не доверяла редактировать книжки серии «Бойцы трудового фронта», хотя, кроме Розы, в редакцию была приглашена еще и Люся Шершенко, которая до этого работала инструктором в ВЦСПС. Под моей редакцией вышли тогда очерки и рассказы Караваевой, Марвич, Пермяка, Мусатова и даже стихи Барто.

По моему заданию писатель М. Ройзман по рассказам начальника областной милиции Урусова сделал книжку. Предисловие к ней Александр Михайлович взялся написать сам, но, как это часто бывает, со словом у милицейского начальника отношения сложились весьма натянутые. Над текстом пришлось «поработать». Пока длился процесс, мы успели сдружиться. Урусов оказался простым, добрым и очень неглупым человеком. Я никогда не злоупотребляла этой дружбой, но были обстоятельства, когда помочь мог только он: вопросы реэвакуации находились в ведении местной милиции.

Соня Сухотина вместе с престарелыми родителями уехала из Москвы поездом киноработников хроники за две недели до знаменитой паники 16 октября. Я долго не имела сведений, где и как они устроились. Под новый сорок второй, уже в Свердловске, в очереди за тортом я встретила ее двоюродную сестру. Естественно, расспрашиваю, что да как, и узнаю, что их поезд в Павлово-Посаде попал под бомбежку, был рассыпан, вагоны были отправлены по разным направлениям. Соня с родителями лишь по случайности не сели в вагон, на который пришлось прямое попадание. Вместе со стариками ее отправили в деревню в десяти километрах от Кирова, куда ей теперь приходилось каждый день ходить пешком за хлебом. Работать было негде. Деньги на исходе. Дочь Талла застряла с пионерлагерем под Арзамасом. Потрясенная услышанным, я немедленно написала Соне, что если она может приехать в Свердловск пока одна, тут для нее найдется работа и жилье. Урусов мне не отказал, и Соня вскоре приехала.

Я поселила ее в доме отдыха «Шарташ» и устроила работать завкультотделом в ЦК профсоюза металлургов.

Из Ташкента сыпались письма ― одно за другим.

Их было много ― Алеша начал отсылать их еще с дороги. Написанные мелким торопливым почерком, на маленьких листках, вырванных из блокнота, они дышали тоской от разлуки, говорили о преданности и возрастающей любви ко мне. Я отвечала часто, переводила в Ташкент деньги, заработанные им у нас в издательстве.

В короткий срок он написал по моему заказу очерк о руководителе Узбекистана (не помню точно его поста) Ахунбабаеве, приступил к сбору материала для книжки о «хлопководах».

А потом письма ― вдруг ― приходить перестали.

Я не понимала, что случилось.