Унесенные за горизонт

Аппарат, выпускавший сообщения о делах на фронте, размещался на Старой площади ― им руководил A. C. Щербаков, а его заместителем по пропаганде на зарубежные страны был С. А. Лозовский. Великолепное знание международных дел и порядков позволяли ему в каждом конкретном случае безошибочно определять интонацию и точный адрес информации, исходившей от нас.

Душой нашего отдела, работавшего на все те страны мира, где существовала рабочая и коммунистическая печать, был заведующий ― Иосиф Сигизмундович Юзефович. Его эрудиция изумляла. Он прекрасно ориентировался в тематике, которую мы разрабатывали на месяц вперед и представляли ему на утверждение. Корректно поправляя нас, он подсказывал новые темы ― с расчетом, чтобы удовлетворить интерес всех органов печати, куда посылались статьи (а их было более трехсот). Так называемый «Белый ТАСС» помогал нам ориентироваться и в контрпропаганде, отвечать на ложные измышления.

Каждый из редакторов должен был заказать и отредактировать не менее ста статей в месяц, а чтобы мы не теряли квалификацию, нам разрешалось писать и самим. Статьи были короткими, до двух страниц, но оплачивались достаточно хорошо. Как-то в одном из своих докладов Лозовский назвал цифру ― за год мы разослали более шестидесяти тысяч статей. К сожалению, обратной связи почти не было, но нашему отделу, который обслуживал рабочую, профсоюзную и коммунистическую печать, в этом отношении повезло больше других. У меня сохранились экземпляры газет из Австралии и Кореи с моими материалами.

Ко мне Иосиф Сигизмундович относился по-отечески. Поэтому, когда я узнала, что отделу требуется еще один сотрудник, смело предложила взять к нам Э.В. Менджерицкую, недавно вернувшуюся из эвакуации. Я дала ей блестящую характеристику, как умному и неутомимому работнику, и не скрыла, что муж ее репрессирован и, кажется, погиб в концлагере. Юзефович немедленно пожелал с ней встретиться. Он посоветовал ей не указывать в анкете, что муж репрессирован, а просто написать «вдова», сын ― на фронте. И вскоре Мендж заняла стол в нашем отделе.

Работать было необыкновенно интересно. По нашим заказам трудилась почти вся литературная и журналистская братия Москвы. На фронтах и во многих городах были собственные корреспонденты. Лучшие фотографы ― такие, как Хайт, Гинзбург и другие (фамилий уже не помню) ― иллюстрировали наши материалы. Огромное бюро переводило их на английский, испанский, французский языки, а специальная экспедиция рассылала по адресам всего мира. Наш коллектив был в курсе самых последних событий, происходивших на международной арене. С нами встречались виднейшие общественные деятели ― как советские, так и зарубежные...

С Н. И. Кондаковым я была знакома по работе в ЦК. Там он заведовал отделом агитации и пропаганды. В «Совинформбюро» его прислали на должность ответственного секретаря ― для «укрепления» аппарата. Он же стал распорядителем кредитов и финансов. На первом же партсобрании он поразил всех резкой критикой нашей деятельности, обвинив Лозовского в «аполитичности»: в наших статьях не было ссылок на высказывания товарища Сталина и общепринятых концовок ― «Да здравствует товарищ Сталин!». Лозовский с большим достоинством отвел его критику, как неконкретную, и спокойно, как маленькому ребенку, разъяснил ему, что мы работаем как пресс-бюро для зарубежных стран, и если хотим, чтобы нас хотя бы прочитали, а тем более напечатали, необходимо посылать не лозунги со здравицами в честь советского руководителя, а конкретные рассказы о советских людях, которые самоотверженно сражаются на фронтах и работают в тылу.

Кондакова стали остерегаться. А через некоторое время начались задержки материалов в бюро переводов почти у всех отделов. Мне, как председателю месткома, пришлось разбираться с этим. Выяснилось, что бюро завалено срочным переводом огромного материала, поступающего от Кондакова. Это был какой-то малоизвестный роман. По заданию Кондакова его переводили сразу на несколько языков, получая по сто рублей за каждую страницу. Ко времени, когда созданная нами комиссия разобралась в этом деле, из кассы Информбюро ушло почти пятьдесят тысяч. Кондаков был спешно отозван из нашей организации ― парторганизацию лишь информировали, что он исключен из партии (хотя состоял на учете у нас) и отправлен в штрафной батальон. А уже зимой сорок четвертого года я увидела Кондакова, шагавшего навстречу в распахнутой шикарной шубе на лисьем меху. Мы, конечно, не поздоровались...

Как председателю месткома мне приходилось заниматься распределением ордеров и разного рода пайков. Но получали их мало, и кто-то всегда оставался недоволен. Помню, как М. Н. Долгополов, видный журналист, сняв с себя прохудившиеся ботинки, тряс ими перед моим носом, возмущаясь, что я забываю «ведущие» кадры. Я объяснила, что получила ордера только на женскую обувь и раздала их курьерам и уборщицам, имевшим право на спецодежду, а мой совет купить ботинки по коммерческой цене в ГУМе его разозлил окончательно.