Унесенные за горизонт

13. Студенты Ваня Кузнецов и Лена Ермолова среди своих товарищей. 1931г. (?)

Лена Ермолова. 1931 г. Подпись гласит: «После моей смерти отдать Ване Кузнецову. Е.Ермолова, 6/IV»

Часть 4. Ваня

Лена

С каждым днем крепли наша любовь, и страсть, и какое-то особенное чувство привязанности друг к другу. Мы буквально с болью расставались по утрам. Ваня провожал меня до проезда Художественного театра, где помещался «Могиз», а сам, все время оборачиваясь, бежал к метро «Охотный ряд». И только когда его худенькая фигура пропадала из виду, я с чувством невосполнимой утраты отправлялась на свою работу. Хотя мы оба считали потерянной каждую порознь прожитую минуту, но и вечера нам не всегда удавалось проводить вместе.

Долг требовал от Вани посвящать свое время не только мне, но и устройству быта Лены с сыном. Они, пока шел ремонт комнаты на Малой Никитской, жили у его родителей, считавших, что Ваня, контролируя ход работ, там и ночует. Лена же знала, что на ночь он уходит ко мне.

Ваня сразу предупредил меня, что будет отдавать свою зарплату Лене, пока та не устроится на работу[74]. Это решение мне показалось и правильным, и справедливым: я, отнявшая у нее мужа, чувствовала свою вину и потому меньше всего хотела сделаться еще и причиной ее материальных лишений.

― Я постараюсь писать как можно больше статей, ― утешал Ваня и себя, и меня. ― У нас будут гонорары.

Когда же, наконец, ремонт был закончен и Лена с Сережей поселились на Малой Никитской, Ваня все равно продолжал ходить к ним по вечерам ― чтобы уложить сына спать. «Лена с этим не справляется», ― коротко объяснял он свое поведение. И я верила ему. Но мне было жаль его времени, которое он тратил и на оставленный им дом, и на дополнительную работу; хотя статьи он старался писать у себя в издательстве, где занимал пост и.о. директора по науке, это ему не всегда удавалось, и нередко половину ночи он проводил за письменным столом.

Об оформлении брака мы не заговаривали, но однажды Ваня сказал:

― Я попросил Лену о разводе, но она хочет пока что скрыть это от родителей и знакомых... Знаешь, мне сделалось так ее жаль... И я дал слово, что оформим все это, когда она сама решит. Ты, конечно, не возражаешь? ― простодушно спросил он.

Не скрою, что-то в этот момент оборвалось в груди, но я бодро ответила:

― Конечно, нет! Ведь это не имеет никакого значения. Я и с Аросей прожила без всякой записи восемь лет и никогда об этом не помышляла.

― Как я люблю тебя!

И больше мы к этому разговору не возвращались.

Никогда не забуду восторга, испытанного нами в день первого салюта в Москве. Не помню почему, но мы оказались в тот момент у Центрального телеграфа. Еще было светло. И вдруг услышали артиллерийские выстрелы, а затем увидели в небе сноп разноцветных крупных искр. Раздались крики «ура!», «взяли Орел!» ― люди обнимались, целовались. И мы воспользовались случаем ― возможностью целоваться на улице. Радость царила неописуемая. Потом к салютам привыкли ― наши войска двигались на запад. Теперь все верили в победу, но, как оказалось, до нее оставалось еще почти два года...

Нам же, охваченным любовным угаром, жизнь представлялась прекрасной. Каждую субботу мы уезжали ко мне на дачу в Кучино.

За забором на месте густого сосняка теперь торчали голые высокие пни. За ними виднелся большой барак, где жили москвичи, потерявшие свои квартиры из-за бомбежек. И самое неприятное, что прямо на границе участка соорудили большую деревянную уборную.

Ваня не знал той красоты, что прежде окружала дачу, и потому не мог понять, отчего я так расстраиваюсь...

Утешало одно ― его восхищение и речкой, и густым лесом, что тянулся теперь несколько поодаль от дачи. Мы ходили туда гулять и были, наверное, единственными людьми, нарушавшими царивший там покой: поселок был почти пуст. Ваня уговорил меня поселиться здесь более основательно. Уезжали рано, возвращались поздно. Но теплые, по-южному бархатные ночи, которые мы проводили на верхнем балконе под пушистыми ветками сосны, совершенно исцеляли нас от усталости дня. Вскоре, в конце августа, Ваня как-то сказал:

― Знаешь, Лена очень хочет познакомиться с тобой. Ты не возражаешь, если она приедет к нам в воскресенье?

Я пошутила:

― А ты не боишься, что она обольет меня серной кислотой?

Он не принял шутку и стал горячо опровергать мои слова:

― Ты не знаешь Лену, она исключительно благородный человек!

Мое сердце сжалось ― не от ревности, нет, скорее от непонимания тех чувств, что владели им. Но я взяла себя в руки:

― Конечно, пусть приезжает!

А сама подумала: «Мне-το в данных обстоятельствах быть благородной гораздо легче!» Да и по-бабски любопытно было сравнить, чем я оказалась лучше, что он пока предпочитает меня. В воскресенье встала пораньше, чтобы приготовиться к встрече жены своего мужа[75].