Университетская роща

Сердца у Коржинского и Крылова забились в волнении, плечи сдвинулись ближе; эх, нет Коли Мартьянова. Это его любимый тост — «да здравствует просвещенный свободный народ!».

Жженка пошла по кругу. Хотелось говорить, говорить… Сладко щемило в груди: как славно! Как возвышенно и чисто мужское братство! Недаром говорят, что студенчество — это дрожжи общественной совести…

— В нашей стране, где врут даже барометры, в моде ходячие афоризмы, — мрачно созерцая стакан с вином, начал новый оратор, сменивший юса. — Наше время, дескать, не время широких задач. А я заявляю: это пошлый и ничтожный лозунг, господа! Это мелкая монета, брошенная в медную кружку слепого…

— Кто это? — спросил у соседа по застолью Крылов. — Красиво говорит.

— Да, — согласно кивнул сосед. — Это новый землеустроитель. Я его знаю. Отчаянной смелости человек: самому губернатору не кланяется!

— В самом деле? — усмехнулся Коржинский. — Действительно, отчаянной смелости человек…

После землеустроителя в речах произошла некоторая заминка: студенты упрашивали томского поэта Михаила Цейнера почитать стихи, а он застенчиво отнекивался, упирался. Наконец молодежь одержала верх, и Цейнер встал и вышел на середину биллиардной.

Среднего роста, худощавый, коротко постриженный, он выделялся необычайно пышными усами, которые нависали бахромой, закрывая верхнюю губу, а также удивительно широкими, большими и печальными глазами. В городе о нем говорили как о поэте, подающем большие надежды; стихи и элегии его часто появлялись в местных газетах; подготовил он и книжку стихотворений. Макушин в рекламах своего книжного магазина оповестил об этом сограждан.

— Я могу прочесть недавно переведенное мною из Байрона, — сказал Цейнер.

— Нет, нет! Свое! — запротестовала молодежь, по-своему обожавшая поэта и обращавшаяся с ним по-товарищески вольно.

Поэт пожал плечами и, немного подумав, согласился.

— Potamogeton perfoliatus, — сказал он несколько глуховатым, как у заядлых курильщиков, голосом. — Это растение. Живет в стоячих или текучих водах. Его можно увидеть весной в прозрачной толще льда промерзшего до дна полуозера-полуболота… Итак…

Мы шли по озеру… Синел под нами лед,

Местами прорубью глубокою зияя.

Над нами высоко тянулся небосвод,

Весенним солнышком приветливо сияя.

Царила тишина безмолвная вокруг.

Молчали также мы, объятые мечтами…

И вдруг услышал я: «Смотри, смотри, мой друг,

Какая чудная картина перед нами!»

В застывшем царстве вод раскинулся цветок,

Он мощно оцеплен корою ледяною…

Так холодно кругом, и так он одинок,

Но блещет все-таки завидной красотою.

Учись мой друг, учись у этого цветка…

Крылову очень понравились стихи. «Учись, мой друг, учись у этого цветка»… эти слова были созвучны его мыслям. Ему казалось, только ботаник мог так точно сказать…

У природы можно учиться бесконечно. На каждом шагу она являет необыкновенные примеры мужества и мудрости. Холодно-голодно, ан северные растения образуют подушку. В ней свой маленький климат, в нем легче противостоять студеному ветру. В лесу дубы корнями увязываются в содружество. По двадцать-тридцать штук. И растут мощно, не боясь ничего. Вообще каждое дерево, каждое растение имеет свои повадки. Тот же дуб, к примеру, поначалу растет осторожно, опасливо; невидимо строит глубоко под землей толстые корни и только потом начинает гнать ствол и крону… Среди густой тайги сосны длинны и прямы. Крона у них небольшая — чтобы не мешать соседкам-сестрам. А сосна, выросшая в поле, раскидывает над землей целый шатер. Хвощи — древнейшие растения планеты, ровесники нефти, — загадочно молоды и жизнестойки. В пустынях Сирии есть растение иерихонская роза, величиной с маргаритку. В сухое время года она отрывается от почвы и, свернувшись в клубочек, внутри которого скрывается цветок и корень, носится ветром до тех пор, пока не попадет в сырое место, где она опять развертывается, прикрепляется к земле и продолжает цвести. Растения то помогают друг другу, то вытесняют, сменяя друг друга… Удивительно. Задумываясь над этим, Крылов все чаще ловил себя на мысли о том, что в мире растений гораздо более сообразности, разумного порядка, нежели в мире людей. Нет жестокости и коварства. В природе вообще нет борьбы — только система защиты. В ней нет ни политики, ни классов.

«Во мне бушует царство растений», — писал Гете. И Крылов тоже часто ощущал себя растением, деревом…

Он как-то поделился своими соображениями с Коржинским.