Unknown

…В тот день работы было особо много, и разделку туш рубщики мяса заканчивали поздно вечером, при свете факелов. Когда хозяин бойни, устало махнув рукой, отпустил их по домам, вечерние сумерки уже сменила непроглядная тьма.

В права вступал декабрь – самый холодный в Швеции месяц года, время пронизывающих ветров и долгих, тоскливых ночей.

Харальд не любил эту безотрадную пору. Ее хорошо было пережидать в натопленном доме, у весело потрескивающего в печи огня, но горе тому, кого декабрьская ночь застанет под открытым небом!

К путникам, лишенным огня и крова, она была беспощадна, датчанин знал это, как никто другой.

Покинув затхлое помещение бойни, Харальд тут же оказался во власти пурги, бросающей в лицо пригоршни колючего, сухого снега. Закаленный северными ветрами, он невольно поежился, набрасывая на голову теплый шерстяной капюшон, – студеный вихрь пробирал до костей.

Бойня, где выпало трудиться датчанину, располагалась в предместье, и, чтобы заночевать у Ингрид, ему нужно было пройти полгорода.

Превозмогая порывы ветра и стужу, он двинулся в путь. Вьюга пронзительно выла в ушах, вдали ей вторили то ли волки, то ли одичавшие собаки. Неистовый вихрь гнал по небу стада неповоротливых туч, то и дело заслонявших бледный, едва различимый месяц.

Иногда сквозь вой метели до Харальда долетали странные звуки, смутно напоминавшие звон оружия и лязг доспехов, но тут же уносились вдаль, подхваченные ветром. Казалось, в небесах кипела битва меж ангельской ратью и полчищами демонов, вознамерившихся прорваться в рай.

Миновав полосу открытой земли, Харальд вступил под сень городских ворот, зубчатые башни которых сливались с непроглядной чернотой вьюжного неба. На счастье путника, дубовые створы оказались не заперты, стража держала ворота открытыми, ожидая возвращения работников, трудившихся в предместьях Стокгольма.

За городской стеной ветер немного стих, утратив силу в лабиринте узких улочек и проходов, но было по-прежнему холодно. Зябко поежившись, Харальд вновь вспомнил о горячем ужине и дешевом, но крепком вине, коим его потчевала Ингрид.

Эта простодушная, милая женщина стала для бывшего пирата настоящим подарком судьбы. Не прошло и недели со дня их знакомства, а она настояла на том, чтобы Харальд переехал к ней вместе с детьми.

Долго упрашивать его не пришлось. Он и сам видел, что так будет лучше для них обоих: и сыновья будут под присмотром, и самой Ингрид помощь двух смышленых мальчишек в хозяйстве не будет лишней. Да и деньги, которые Харальд отдавал одной скупой карге за пользование ее лачугой, он теперь мог приносить в семью…

…Да, именно в семью. Датчанин поймал себя на мысли, что он именно так называет свой союз с полюбившей его женщиной. Харальд сам не мог понять, почему Ингрид предпочла его прочим завсегдатаям харчевни, среди которых было немало состоятельных бюргеров. Но ей запал в сердце бедный скиталец с двумя детьми в довесок, и она, похоже, не жалела о своем выборе.

Ингрид оказалась заботливой женой, и Харальд впервые за долгие годы почувствовал себя дома. За сорок прожитых лет его впервые любили.

Хельга, кою он боготворил, никогда не испытывала к нему любви, она лишь позволяла ему любить себя. Ныне же он был на седьмом небе от счастья. В зачерствевшей душе датчанина стало просыпаться чувство, которое он сам почитал для себя давно утраченным.

Оно согревало его в метель и делало малочувствительным к порывам зимнего вихря, вселяло уверенность в завтрашнем дне. Харальд знал, что не покинет теперь Стокгольм, северный город, подаривший ему столько тепла…

…Но тепло обладает расслабляющей способностью и заставляет забывать об опасности. Забыл о ней и Харальд, но опасность не забыла о нем.

Узкая, извилистая улочка, ведущая к дому Ингрид, не внушала бывшему пирату опасений. Она выглядела мирно и уютно. Здесь почти не были слышны завывания ветра, а масляные фонари над дверями домов слегка покачивали слюдяными головами, словно приветствуя позднего гостя.

Улыбаясь своим мыслям, Харальд ступил на изъеденную рытвинами мостовую и двинулся вдоль редких, тускло горящих фонарей и скрытых за дубовыми ставнями окон.

Он дошел до середины улицы, прежде чем понял, что здесь его поджидает смерть. От одной из стен отделилась рослая фигура и торопливо двинулась навстречу датчанину.

Ширина ее плеч и косолапая походка не оставляли сомнений в том, что это – Рыжий. Ухмыляясь, он остановился в трех шагах от Харальда и вынул из ножен широкий мясницкий тесак.

В тот же миг за спиной у датчанина загремели шаги, и из переулка, отрезая Харальду путь к отступлению, выбежали дружки верзилы.

У одного из них в руках тускло блестел разделочный топорик, у другого – длинный нож. Годы войн и пиратства научили датчанина трезво оценивать степень опасности, и он мгновенно

понял, насколько невелик его шанс остаться в живых.