Unknown

Все чаще я слышала положительные отзывы о своих фотографиях от профи. Пару раз даже участвовала в отборе для больших выставок, но туда предпочитали брать фотографов с именем.

Когда асфальт стал совсем сухим, а почки на деревьях намекнули, что они уже вот-вот, меня позвали в веселую тусовку молодых фотографов, которые собирались сделать большую неофициальную выставку на московских бульварах. Просто натянуть бельевые веревки между деревьями и повесить фотографии на прищепках. Пришла весна, сушимся!

Подготовка к ней отнимала до черта времени у всех вовлеченных. Галереи современного искусства и некоторые СМИ узнали о наших планах, предложили информационную поддержку. Дел было невпроворот, я даже немного скучала по работе, там было спокойнее.

Иногда я думала, как там Антон. Уже близился конец апреля, и я все гадала — когда там время рожать? Уже да? Как он будет справляться?

Наверняка он будет ненавидеть Натку, когда ее ребенок не будет давать ему спать по ночам. Тем более, она такая сука. И вставать ночью, небось, заставит.

Нет, одергивала я себя. Нет, не сука. Просто я завидую. И ребенку, и Антону, и Кипру и тому, что у нее вся жизнь впереди, а мне в августе тридцать четыре.

Наверное, я слишком радовалась тому, что у меня получается жить и без всякой любви. Она была внутри меня, жгла иногда угольками, но не мешала полноценной жизни. Просто как будто я заложила кирпичом вход в один из коридоров в своем замке. Оставшегося мне хватало с лихвой. По крайней мере, я теперь не тратила время, силы и деньги на еженедельные свидания как когда-то.

Наша выставка стала слишком популярной. Ее раскручивали на радио, про нее сняли репортаж, ее разрешили провести в парке официально, и какой-то очень известный в фото-кругах мастер согласился ее курировать. Вот только этому мастеру мои фотографии показались не соответствующими концепции. И меня выкинули из списков.

Я даже не стала выяснять, почему.

Все было правильно. Не мое это — чего-то достигать. Я уже выяснила, что моя смелость и шаги вперед не работают. Мое — это сидеть в своем тихом углу.

И я вернулась в коммерчесекую съемку. С отвращением и усталостью, да, а что делать? Надо было на что-то жить.

Вот так в мае я закинула на плечо рюкзак и открыла дверь, чтобы отправиться на очередную сессию среди цветущих вишен.

Прямо за порогом стоял Антон.

Я замерла на месте, он шагнул вперед.

Все, что я видела — его загорелую кожу в расстегнутом воротнике белой рубашки-поло. Он ничего не сказал, я тоже. Просто рюкзак оказался где-то на полу в прихожей, наша одежда — на полу в комнате, а мы — в постели. Меня прошивало электрическими разрядами от каждого прикосновения к его коже, будто заряд копился все эти недели. Мы молча и голодно сплетались, вжимаясь друг в друга, он входил в меня быстро и жестко, я прикусывала его плечо, чтобы наконец соединиться и выдохнуть.

Если бы я могла о чем-то думать в этот момент, я бы подумала, что делаю полную херню, но у меня была полная пустота на месте разума и воли. Я извивалась под его тяжелым телом, выгибалась, царапала его руки, оставляла чудовищные засосы и следы зубов — как будто моя животная часть требовала пометить этого мужчину всеми возможными способами. Он стискивал меня руками, не отпуская и трахал так быстро и яростно, что практически задыхался от такого бешеного темпа. Наши тела покрывались потом, он высыхал и снова выступал горячими солеными каплями.

Если бы секс можно было перевести на человеческий язык, то за этот невероятно долгий марафон, во время которого мы никак не могли устать и насытиться, мы бы сказали друг другу абсолютно все. Мы и сказали.

Но услышали ли ответ?

Я не помнила, сколько раз я кончила под ним — ни один оргазм не приносил удовлетворения, только разжигал желание еще сильнее. Мои мышцы подрагивали от усталости, мне казалось — оставь меня в покое на секунду и я мгновенно усну. Но он не оставлял.

Когда он кончил с хриплым стоном и сразу потянулся к бутылке воды, стоявшей у изголовья, у меня не осталось даже сил отползти на другую половину кровати, где простыни не были такими мокрыми.

Мы просто лежали и пытались отдышаться. И просто смотрели друг на друга как чудом выжившие после кораблекрушения.

Но мне нужно было сказать.

Уткнувшись в его горячее загорелое плечо, касаясь его губами, я прошептала:

— Когда мы разводились, это было так невыносимо и одновременно нереально, что я придумала себе страшную сказку. Смотрела на тебя и думала, что того человека, которого я любила, больше тут нет. Я его все еще люблю, но он куда-то ушел. На его месте кто-то другой. Он просто очень похож на того, кого я любила. Как брат, как сын, повадками, словами. Но — не он. Мало ли людей напоминают нам тех, кого больше нет? Иной раз плачешь весь вечер, когда во взгляде незнакомца на улице мелькнет что-то неуловимо знакомое, а что — не вспомнить. Так и тут. Просто ты так сильно его напоминаешь, вот мне и больно. Я по нему ужасно скучаю.

Антон прижал меня к себе коротким судорожным движением, выбив весь воздух из легких. Он прерывисто вздохнул, но ничего не сказал.