Unknown

А глядеть было на кого. Все девчонки были хороши. Когда на переменках Елена, та, что с греческим профилем, прогуливалась по коридору со своей подругой Ленкой из девятого «В», той, что с кудряшками, – вокруг них все время крутилось подозрительно много ребят из девятых и десятых классов. И делали эти ребята все, что положено делать, чтобы привлечь к себе внимание – то есть громко вели умные споры, дрались, прыгали, ходили на руках, и так далее. Впрочем, когда на одной из переменок рядом с подругами вдруг нарисовался Юра, количество претендентов на дружбу с прекрасными Леночками сразу сильно уменьшилось. С Юрой мало кто решался конкурировать – и не потому, что его боялись, нет, хотя в спортзале он на спор одной рукой поднимал 40-килограммовую штангу, которую Антону так и не удалось поднять двумя руками. Его добродушная близорукая физиономия, однако, никаких опасений никому не внушала. Дело было в другом – он был бессовестно талантлив практически во всем, за что брался, и при этом не в меру обаятелен. В городском любительском театре он играл первые роли; пел под гитару песни Высоцкого так, что захватывало дух, писал стихи, играл в футбол, хохмил, спорил о чем угодно, умел, не морщась, выпить стопку водки и закурить сигарету, то есть был душой любой компании.

И когда стало ясно, что он сражен царственной осанкой и идеальным профилем прекрасной Елены, все решили, что неприступная крепость должна сдаться сама в ближайшее время – не зря же чуть ли не половина девчонок в классе посматривала на Юру «со значением», а тоненькая Марина вообще постоянно как бы случайно оказывалась рядом с ним, куда бы он ни шел. Но времена тогда были строгими. За девушкой полагалось ухаживать несколько месяцев, после чего она могла позволить себя поцеловать в щечку. И гордая Елена не торопилась дать умыкнуть себя красноречивому очкастому Парису.

Интрига, конечно, занимала весь класс. Марина все чаще оказывалась рядом с Юрой на лестнице, за партой и в столовой; Елена еще выше задирала голову; кудрявая Ленка с интересом наблюдала за развитием событий. А Антон издали смотрел на Ленку. Она была воплощением очарования, а о себе он был не слишком высокого мнения – у него была масса претензий и к своему росту, и к чертам лица, и вообще мешала проклятая застенчивость. На первом же танцевальном вечере он набрался смелости и пригласил Ленку танцевать, но танцевал плохо, несколько раз наступил партнерше на ногу, не знал, о чем говорить – в общем, получился полный конфуз.

Тем не менее после танцев он под неодобрительным взглядом молчаливого Ленкиного одноклассника и старинного обожателя поплелся ее провожать домой. По пути от обожателя удалось как-то смыться, они пошли гулять вдоль небольшого пруда, и Ленка даже позволила приобнять себя за талию. Антон был счастлив. Впрочем, на этом его роман и закончился – очарование осеннего вечера над озером не повторилось больше ни разу. Он, понятное дело, страдал, переживал и мучился, что никак не мешало ему ухаживать по очереди за всеми девчонками класса – ну кроме, конечно, Нэльки и еще Елены, которая все равно была на полголовы выше его, а потому не подходила на роль возлюбленной. Да и кроме сердечных проблем было о чем подумать.

Учиться приходилось много, впереди была олимпиада по физике, но по вечерам несколько раз в неделю изрядная часть девятого «А» собиралась у кого-нибудь дома. Рассевшись по углам слабо освещенной свечами комнаты, пили чай, иногда – пиво или дешевое вино, играли на гитаре, пели, флиртовали, танцевали под негромкую музыку, и под очень громкую тоже. Зажигательно пел под гитару малоприличные студенческие песенки Пашка, проникновенно мурлыкал баллады меланхоличный Игорь; пел и Антон песни Вертинского, не попадая в тон и ритм – со слухом у него были проблемы, но петь и играть хотелось, так что умение он заменял чувством. А иногда, сойдя ненадолго с невидимого Олимпа, гитару брала Елена и начинала тихим контральто – «виноградную косточку в теплую землю зарою…», и все замирали, и вторым голосом, поддерживая и обволакивая, вступал мягкий баритон Юры – «…и лозу поцелую, и спелые гроздья сорву… и друзей созову, на любовь свое сердце настрою»…

Хорошо было на таких вечерах. Иногда затевались они прямо у литераторши Лоры в классе или дома – при этом, конечно же, вино в открытую не пилось, и вообще ничего не пилось, а только пелось и говорилось. Не похоже это было на обычное стояние в парадняках, и казалось, что что-то такое схвачено и понято самое главное, не то «all you need is love», не то – «давайте восклицать, друг другом восхищаться»… А иногда это было – «что касается меня, то я опять гляжу на Вас, а Вы глядите на него, а он глядит в пространство…», и чувство это стало привычно-мучительным, необходимым условием прекрасной неповторимости этих вечеров, таким же незаменимым, как проникающие под кожу простые строчки тогда еще живого и даже совсем еще не старого Окуджавы…