Unknown

И скандал! И вот поздно ночью Романов и Сабит через Михеева донесли начальнику штаба армии, что действительно откопали немецкого наблюдателя.

Сюда, сюда его немедленно! — боясь, как бы все это не услышал командарм, озираясь по сторонам, прокричал в трубку Макар Петрович.

Вскоре привели и немца. Это был солдатик маленького роста, полуслепой, худой до синевы, будто пропитанный синькой. Он все тер грязными руками глаза, словно в них попала пыль, и через переводчика, медленно подбирая слова, точно вспоминая их, рассказал о том, что он еще под Москвой был приговорен к расстрелу за попытку бежать на сторону красных частей, затем ему предложили выбор: виселица, или его посадят в ту самую нору, в которой он и пробыл больше года.

Врет! Врет! Год не просидишь: с голоду сдохнешь! -— возразил Макар Петрович.

Немец объяснил, что продуктами его снабжали разведчики, что иногда они выводили его из норы, переправляли на ту сторону и мыли в русской бане, а потом снова сажали в нору. Ход в нору-блиндаж проделан с берега реки. По подземному окопчику надо было идти метров сто пятьдесят, затем только попадешь на место. В блиндаже стояли кровать, столик, рация и светилось несколько искусно замаскированных щелей для наблюдения.

А зачем хотел бежать к нам? — спросил Макар Петрович.

И немец ответил: он рабочий из Верхней Силезии, когда-то примыкал к партии Тельмана, за это его всюду преследовали фашисты, грозя уничтожить, поэтому он и решил бежать к красным.

Ну, а почему же потом не бежал, когда у нас тут был? Врет, стервец!

Да, товарищ генерал,— вступился Сабит,— он же на цепи сидел, как собака!

Ишь, ишь,— подражая Анатолию Васильевичу, прошипел Макар Петрович,— все разгадал! Только не умом, а сердцем: пожалел. Прикован! Дал бы нам знать, мы бы и отковали. А он дал знать, когда мы, генералы, на полянке появились.

Это перевели немцу. Тот вскинул руки, как подбитая птица крылья, и закричал, сообщая, что в тот час он был в блиндаже не один: у него сидели разведчики, и те передали о появлении на поляне трех генералов.

Действительно черт те что! — задумчиво произнес Макар Петрович и снова закипел: — Ну, а почему, когда один сидел, не дал нам знать?

Немец долго что-то вспоминал, как немой, шевеля губами, и, вдруг выкрикнув: «Камрат, камрат! А-а-а... Камрат!» — уронил голову на стол и, весь сотрясаясь, зарыдал. Рыдая, он сообщил о том, что жену с маленькой дочкой и сыном уже отправили в лагерь и его самого предупредили, что если он попытается сбежать к русским, жену, дочку и сына повесят.

Ну, вот тебе и заклепка,— поворачиваясь к Сабиту, сказал Макар Петрович.— А вы — прикован! Прикован! Есть другие цепи, невидимые, но гораздо крепче этих железных,— пройдясь по комнате, он остановился перед немцем и, узнав, что того зовут Иозеф Раушнинг, заговорил: — Вот что, Иозеф, если честный, то оправдаться надо... Работай! Арбайтр! Понимаешь? Работай! Арбайтр! Честно. Коммунизм. Тельман,— говорил он телеграфным языком, предполагая, что так его немец скорее поймет.

И тот его как-то понял: глаза засветились, на лице появилось нечто похожее на улыбку, и он, кивая головой, бормотал:

Яволь, яволь, яволь, генераль! Яволь, камрат!

Так вот что, ребята,— обратился Макар Петрович к разведчикам.— Помойте его, накормите, вина дайте... Да это тряпье с него соросьте. Кто из вас немецкий язык знает?

Романов сказал:

Понимаю я.

А вы, Сабит?

Нет,— печально ответил тот.

Плохо. Ну, с рацией умеете управляться?

Это я могу,— произнес Романов.

Узнаете наши позывные,— и, повернувшись к переводчику, Макар Петрович добавил: — Втолкуй этому, что он должен вести себя так же, как и вел... Только передавать будет то, что нам нужно. Вы и Романов направитесь вместе с ним туда жe... Держите связь только со мной. Возьмите еще двух бойцов.

А когда все из комнаты вышли, Макар Петрович вдруг со всего размаху несколько раз ударил себя ладонью по щеке, приговаривая: «Разиня! Разиня! Разиня!»

Так он наказывал себя не часто, но всегда, когда «зевал»...

Сейчас же, опустив голову, беспредметно рассматривая уголок карты, он ответил Анатолию Васильевичу:

Вы были правы, товарищ командарм.

И, рассказав все, снова опустил голову, ожидая, что Анатолий Васильевич обрушится на него всеми своими колючими словами, но тот помрачнел, встал, прошелся туда-сюда и медленно проговорил:

Авантюристы, сукины дети! — Он остановился перед Макаром Петровичем, некоторое время рассматривал его, затем сказал: — А у тебя сердце хорошее. Только ты ему на войне не подчиняйся. Сердцу ход дадим, когда Гитлера повесим,— и спохватился: — Слушай-ка, а где у нас Николай Степанович? Не справлялся?

Нет! — буркнул Макар Петрович, радостно переживая теплые слова, только что сказанные Анатолием Васильевичем.

Ну, гостеприимные, ничего себе! И я забыл, и ты забыл. Давай-ка свяжись с Михеевым, узнай, что там с Николаем Степановичем,— а пока Макар Петрович отыскивал по телефону Михеева, Анатолий Васильевич, по-детски хвастаясь, говорил: — А хорош Михеев- то у меня стал! Горжусь! Я его обязательно до генерала доведу. Вот увидишь.