Unknown

—Здравствуй, отец, — сказал Василий, глядя еще задумчивыми глазами, но глаза его уже потеплели. — Смотри, — заговорил он и взял со стола шестеренку, чем-то напоминающую головку подсолнуха. — Смотри, следом за кулачковым валиком и коленчатым валом мы смогли обработать и эту — весьма сложную деталь.

Иван Кузьмич знал, что его сын и директор моторного завода, Николай Степанович Кораблев, года полтора тому назад увлеклись разработкой метода поверхностной закалки металла путем применения токов высокой частоты, чтобы вытеснить варварский способ, называемый термическим. Знал он и о том, что идея обработки металла током высокой частоты одновременно возникла в Америке и в Советском Союзе, что над этой проблемой работают академики. Оставалось главное — провести ее в жизнь, что оказалось гораздо сложнее. Сын Василий и директор моторного завода совсем недавно вернулись из Америки, где с них только за применение токов высокой частоты к кулачковому валику запросили миллион долларов. Вернувшись в Москву, они добились того, что обработали и коленчатый вал и кулачковый валик, а вот теперь и одну из самых сложных деталей — шестеренку.

Иван Кузьмич вертел в руках шестеренку с такой осторожностью, как будто она была из тончайшего хрусталя.

—В Америке, — заговорил Василий тихо, в веселом раздумье, — в Америке говорят, что термист на том свете обязательно попадает в рай, потому что он тут работает в аду. А мы вот хотим уничтожить эти адские условия: жару, сквозняки, копоть, грязь. Умело использовать токи высокой частоты, и мы... — сын застенчиво улыбнулся. — И нас... Ну, что нам тогда скажут термисты?

—На руках по всей Москве пронесут, — взволнованно ответил отец и, гладя сына по плечу, добавил: — Ты только одно и постоянно помни, Вася: рабочему классу надо оплатить за то, что он перед тобой открыл двери в храм науки. Это всегда помни. Ты думаешь, я не хотел учиться? Ох, как хотел. Да... не... не... не... — Иван Кузьмич так и не досказал, но сын хорошо понял его и, обняв, еще более взволнованно сказал:

—Тебе не будет стыдно за меня, отец. Никогда...

—Иди умывайся, — послышался из кухни голос Елены Ильинишны.

В Иване Кузьмиче снова все закипело.

«К чему это я? Вот засмеяться сейчас, и все», — подумал он, но то обидное, что появилось вначале, оседлало его.

—Без тебя знаю, — буркнул он и, умываясь над тазом, сердито фыркая, ворчал про себя: — Скачешь, как заяц... Какой я тебе заяц. Я мастер, а не заяц. И нечего... нечего ко мне подлизываться,— он дулся, отворачиваясь от Елены Ильинишны, которая с полотенцем в руке ходила около него, готовая уже служить только ему одному.

2

Однако досада у него прошла скоро... После обеда, не ложась отдыхать, как это делал обычно, он отправился на кухню, достал из шкафа сплетенные им еще в марте месяце новые корзины и, подкинув одну из них — легкую, розоватую, поскрипывающую, как шелк, разом повеселел. К корзинам подбежали внуки — Коля восьми лет и Петя шести лет. Коля походил на мать Лелю — такой же большеглазый, осторожный и вяловатый. Он всегда, как и мать, что-нибудь жевал и до сих пор еще не умел самостоятельно надевать ботинки, всякий раз при этом канюча: «Ма-а. Одень». Иван Кузьмич не раз говорил: «Эх, парень, быть бы тебе девчонкой». Петя походил на Ивана Кузьмича — такой же расторопный, сообразительный и даже дерзкий. Этот всегда кричал, когда ему хотели помочь: «Я сам! Я сам!» Да и нос у него такой же, как у Ивана Кузьмича,— вздернутый. Хотя такой же нос и у Василия, отца Пети, но Иван Кузьмич па это не обращал внимания и твердил свое:

—Петька в меня.

И тут, на кухне, он поднял с внучатами такую возню, что соседи сверху чем-то постучали, а сосед снизу, Степан Яковлевич Петров, не замедлил прибыть вместе со своей женой Настей. Они остановились на пороге, перепуганные шумом, ожидавшие бог весть чего, но тут увидели самое простое: Иван Кузьмич на четвереньках, на голове у него корзина, к корзине привязана веревочка, за веревочку тянет Коля, а младший Петя, сидя на спине Ивана Кузьмича, подгоняя его пятками, выкрикивает:

—Но! Но! Что ты, неподкованная, что ль?

Степан Яковлевич — высокий, костистый, с кадыком, как груша, с бородкой — лопаточкой, которую он носил исключительно для того, чтобы прикрывать кадык, так захохотал, что Елена Ильинишна, ахнув, сказала:

—Батюшки! Да что ты глотку-то как дерешь, Степан Яковлевич?

—Мировое! Мировое дело! — грохотал Степан Яковлевич.— А я думал, он чего-то разбушевался — шум такой. А тут, вишь, что,— и почему-то с затаенной обидой посмотрел на свою маленькую, седенькую, но весьма шуструю жену Настю. Затем спросил: — По грибы, значит, собираешься?

Иван Кузьмич поднялся, стащил с головы корзину и не сразу ответил:

—По грибы.

—Все?

—Всем цехом... и Петька с Колькой.

—А куда?

Тут Иван Кузьмич, всегда откровенный со своим другом, потоптавшись на одном месте, как бы пробуя новую обувь, сказал:

—А кто его знает? Может, под Можайск, там, говорят, есть. Может, под Звенигород, там, говорят, тоже есть.

—Крутишь? По Рязанскому тракту, на свои огороды метишь. Так, что ль?