Унтовое войско

— Дак… ежели нас, дак… не похоже.

— И я думаю, что не похоже.

Муравьев приказал парусный флот отбуксировать в устье Амура под прикрытие батарей Николаевского поста. Здесь матросами и солдатами срочно воздвигались три форта на шестьдесят орудий. Генерал велел изготовлять запасные лафеты, чтобы при нужде заменять подбитые орудия. По берегам строились здания для зимовки флотских экипажей.

Екатерина Николаевна подметила, что муж охладел и к Невельскому, и к Завойко. Он ей открылся, что не может ни забыть, ни простить им того, что неприятельский десант не нашел отпора в Де-Кастри.

Николай Николаевич по-разному объяснял свое крайнее недовольство тем, что допустили тот десант на берег. Но главную причину он никому не высказал, даже жене.

Генерал прекрасно понимал, что всякую неудачу на Амуре Нессельроде раздует. Муху обернет в слона. Постарается омрачить первые дни царствования нового государя. В Петербурге всем еще памятно, что Николай I скончался из-за горестной вести — оплошали при штурме Евпатории… Интриганы будут нашептывать молодому государю: вот, мол, Муравьев самовольно снял оборону Петропавловского порта — неприятель пожег порт; Муравьев же бросил бухту Де-Кастри — неприятель и там все пожег…

Выходило, что на Невельского да Завойко надейся, а сам не плошай. Подведут. Твердой надежды на них нет. Но и лучше их под рукой нет никого.

«Любезный Мишенька?.. Тот не подведет. Как только придет с третьим рейсом, войска взвалю на него, и сам с китайцами займусь… если приедут. Да и об Иркутске пора подумать. И там глаз да глаз нужен».

Генерал целые дни пропадал на судах, на фортах.

Ждал второго рейса.

И вот дождался. Начальника рейса подполковника Чекрыжева обнимал и целовал сердечно, не забыл, как тот быстро обернулся с постройкой каравана в Шилкинской гавани.

— Докладывай, дорогой мой, докладывай, — просил Муравьев, похлопывая по плечу кряжистого, загорелого подполковника и оглядывая его с любовыо.

— Как у тебя переселенцы выглядят? Это же первые! Мы с Волконским отбирали. Только без чинов докладывай, попроще. И сиди, не вставай.

Чекрыжев разгладил усы, крякнул:

— Переселенцев разместили… Без причуд и выкрутасов. Скот шел отдельно. Сено отдельно. Одни баржи быстро уносило течением, другие садились на мель. Скот оставался без сена… Беда-таки. Перемучились кое-как. Дохляк порезали на мясо.

Муравьев задумчиво проговорил:

— Век живи — век учись. Надо, чтобы баржи равнялись в затылок и сохраняли дистанцию сколь можно короче.

— Ночами шли, Николай Николаевич, непременно с фонарями, как вы и велели.

— Приучались не спать, как и я? — улыбнулся генерал. — Я, дорогой ты мой, в рейсе спал три часа после обеда, а потом ложился в четыре часа утра и спал пять часов. Ночью должно непременно все наблюдаться своими глазами. Не полагайся ни на князя, ни на сына человеческого.

Чекрыжев вздохнул:

— Не хотелось бы жаловаться, ваше превосходительство…

— А что?

— Да вот с мучным провиантом…. Завойко на каждую баржу послал комиссию, велел то, что подмочено, отбрасывать, не принимать.

Генерал нахмурился: «Много на себя берет, попробовал бы сам в сплаве побыть…».

— Я распоряжусь. Пусть принимает все, как есть.

Тихими утрами на Амуре далеко слышно окрест, как хлестнет по воде хвостом калуга или тоскливо прокричит залетная с устья чайка.

Казачий караул у Мариинского поста привык к извечным звукам Амура, и на легкие всплески за мысом постовые не обратили внимания. Схватились за штуцеры, когда из белого тумана выклюнулся изогнутый желтый нос маньчжурской военной джонки. Оттуда глядела на них улыбающаяся рожа с оскаленными зубами.

Казаки крестились, раздумывая, то ли стрелять по джонке, то ли бежать в селение.

С судна их заметили. Широкополая шляпа свесилась с борта. Гортанно закричали с джонки:

— Эй! Моя нам генерал!.. Мур-фьев, генераль Мур фу-фу! От богдыхана моя ехал… Кто вы таки? Пошто мольчи? Отвечай! Эй, кто есть там? Моя китая!..

Урядник поднял ружье, зыстрелил в воздух, давая знать, что кричавшего услышали.

— Филька, скачи до штабу, буди дежурного офицера. Манджур пожаловал, до самого генерала просится.

Казаки спустились к воде, разглядывая джонку.

— Гля, робя, рожа-то! Намалевана, а мы-то дума ли — живая! Гли-ко…

— Ах, ешкин нос! Ну и намалевали зверья всякогс на бортах. Для чего бы?

С джонки сбросили трап. Слуги раскатили по трапу кусок желтого бархата. По нему, неуверенно ступая спустились усатые старики-послы в широких, как бабья юбка, одеждах. На бритых головах квадратные шапочки, на шапочках шарики — у кого синие, у кого голубые.

Среди китайских уполномоченных, приплывших в Мариинский пост, Муравьев опознал тех самых, что встречены были им у Айгуня.

Уполномоченные до обеда отдыхали, а после их свозили в бухту Де-Кастри, устроили для них парад войск.