Ур, сын Шама

Где же скалы, где родник? Ур остановился, прислушался — не журчит ли вода? Но ничего, кроме собственного учащенного дыхания, не услышал. Кажется, он слишком забрал влево. Уж очень заметно здесь повышается местность. Да, надо взять правее. Он снова побежал. Провалился в неглубокую яму, подвернул ногу, исцарапал руки колючим кустом, когда выбирался из ямы.

Да, ровно год назад ясным сентябрьским днем он ступил в первый раз на эту обожженную землю. И вот он снова здесь. Предрассветная степь простирается перед ним, как судьба…

На востоке немного просветлело. Оглянувшись, Ур разглядел неровный, холмистый силуэт. Вот они, скалы! А он кружит вокруг битый час… Теперь можно было различить легкий звон воды. Степной неожиданный родник! Можно искать тебя всю жизнь — лишь бы припасть наконец к твоей упругой холодной струе…

Вода как бы смыла с него бессонную усталость. Ур зашагал по овечьей тропе, отмеченной многочисленными орешками. Быстро светало. Где-то впереди перекликались петухи. И вот показались знакомые строения колхозного поселка.

Дом неприятно удивил его мертвой тишиной. Обычно мать на рассвете была уже на ногах, разводила огонь в очаге… Ур взлетел на веранду и увидел черный амбарный замок, наглухо замкнувший дверь. Возле двери чернели старые сандалии Шама.

Внезапная слабость в ногах заставила Ура сесть на ступеньку. Тупо смотрел он на закопченный очаг во дворе, на связки оранжевого лука, свисающие с балки веранды.

Послышался собачий лай, блеяние овец. Облачко пыли поднялось над соседними садами. Ур поднялся и медленно пошел в ту сторону вдоль заборов, сложенных из нетесаного камня.

Слитной желтовато-кудрявой массой текла отара.

— Чо! Чо-о! — покрикивали пастухи, тыча длинными посохами в отбившихся овец.

Здоровенный пес «алабаш» зарычал на Ура, оскалив клыки. Один из пастухов прикрикнул на пса и подошел, протянул Уру коричневую жилистую руку.

— Приехал, молодой? — сказал он, раздвигая в улыбке черные усы. Мамичка тебя ждала, очень сильно плакала…

— Курбанали! — узнал Ур приятеля Шама. — Что случилось, где мои родители?

Пастух печально покивал головой в мохнатой папахе.

— Папичка совсем заболел. Здесь болел. — Он хлопнул себя по заду. Вчера… нет… перед вчера райцентр ехал.

Он добавил что-то по-азербайджански, чего Ур не понял. Но главное было понятно: отца увезли в больницу и мать уехала с ним. Ур спросил, как выйти на дорогу, ведущую в райцентр, попрощался с Курбанали и пошел было, но тот окликнул его:

— Молодой! Большой радость случился. Наш завфермой Даи-заде помнишь? Га, Джанавар-заде! Суд пошел! Клянусь тобой! — Курбанали хлопнул себя по коленке и захохотал.

Ур зашагал по немощеной улице и вскоре вышел на бетонку. Спустя часа полтора его нагнал попутный грузовик. Шофер, парень примерно одного с Уром возраста, притормозил, махнул рукой, приглашая садиться. Ехал он небрежно, на очень большой скорости.

В небольшом селении, через которое пролегла дорога, шофер посадил в кузов четверых колхозников с корзинами, наполненными инжиром и алычой. Потом подобрал на шоссе еще троих. Машина въехала в райцентр — одноэтажный городок, утонувший в садах. На базарной площади пассажиры высыпали из грузовика и расплатились с шофером. Ур растерянно развел руками. Водитель презрительно глянул на него:

— Такой молодой, а уже хитрый.

— Вы же сами предложили мне сесть в автомобиль, — сказал Ур.

— Денег нет — пешком ходи, — ответил шофер и повернулся к нему спиной.

Районная больница помещалась в нескольких беленых домиках в глубине просторного, обсаженного тополями и акациями двора. В один из этих домиков — в хирургическое отделение — и направили Ура из приемного покоя, где он навел справки.

Здесь, в коридоре с белеными стенами, стоял меж двух кадок с фикусами старенький диван, и на диване сидела, сгорбившись, женщина в накинутом на плечи белом халате и выцветшем красном платке на голове. Она уставилась на вошедшего Ура, потом, вскрикнув, бросилась ему на шею. Она плакала навзрыд, подвывая и бормоча неразборчивое. Ур гладил ее по голове. В горле у него стоял комок, он не мог произнести ни слова. Каа потащила его к одной из белых дверей, распахнула ее. В маленькой палате лежали четверо, и Ур не сразу узнал среди них отца.

Шам лежал на животе, повернув голову набок. Глаза его были закрыты, лицо — влажное, морковно-красное, из черной путаницы бороды и усов вырывалось хриплое дыхание. Над ним стояла пожилая медсестра. Она набирала в шприц прозрачную жидкость из флакончика. Обернувшись на Ура и Каа, сестра сделала страшные глаза и велела немедленно закрыть дверь с той стороны.

Ур усадил мать на диван.

— Перестань плакать. Перестань и расскажи, что случилось.

Всхлипывая и вытирая глаза уголком платка, мать заговорила на своем языке, то и дело вставляя азербайджанские слова и часто повторяя слово «ремонт»: