Ураган

— Тут много причин, — сказал он. — Только одна Тахиаташская плотина обойдется государству в пятнадцать миллионов рублей. А таких плотин потребуется много... Думая о завтрашнем дне, нельзя забывать сегодняшний. Разве можно крыть крышу последнего этажа, не завершив хотя бы первого? Сколько людей уже сегодня жаждут воды? И уже сегодня могут ее получить! Вот куда пока нужно вкладывать силы и средства. Кроме того, учти: природа пустыни еще мало изучена. Начать строительство можно, но главное — успешно завершить его. Иначе государственные деньги пойдут прахом, на ветер. Если же хоть одну четвертую часть этих огромных средств вложить в Каршинский и Бухарский оазисы, то напоишь людей и землю досыта. Мы должны твердо стоять на своем. Со временем разберутся, кто прав.

После этого Джамалов написал письмо в Москву. Так и не дождавшись ответа, он отправился в Кызылкумы. Возможно, это письмо и явилось причиной столь категоричной телеграммы: прекратить работы.

Так или иначе, а дело сделано, и они возвращаются домой. Что скрывать, Гулям чертовски соскучился по дому. Так, кажется, и бежал бы не останавливаясь. Он уверен, что и жена его, Фазилат, каждый день смотрит на дорогу, все глаза проглядела. А укладывая дочку спать, приговаривает: «Скоро папа приедет»... Каждая минута теперь — вечность.

— Ты все еще бодрствуешь, Гулям? — раздался рядом голос профессора. Джамалов растянулся на песке, подложив руки под голову. Улыбнувшись, сказал:

— Что может сравниться, сынок, с таким шахским ложем?

Гулям рассмеялся:

— Вряд ли шахи спали на песке!

— Да, вот уже три месяца мы в пустыне. Ничего не скажешь — трудно пришлось, но зато как легко сейчас дышится! Один человек роет арык — тысячи пьют из него. Есть такая пословица. Если однажды за пиалой с чаем люди добрым словом вспомнят о нас с тобой, считай, что мы не зря жили. Так что держи выше голову.

Это прозвучало как упрек, и Гулям сказал:

— Учитель, разве я жалуюсь? Я много узнал, многому научился... Если бы не эта трудная дорога, мы не радовались бы, как дети, когда увидели озеро.

— Один мудрый человек сказал: в жизни без труда нет радости, без забот — блага... Знаешь, кому принадлежат эти слова?

— Ахмаду Донишу, — ответил Гулям, — они из его трактата «Редкие предсказания».

— Молодец, сынок. Ты прочитал все его трактаты?

— Прочитал, учитель. Мудрые мысли там нашел.

— А читал ты трактат о владычестве мангитов, историю династии эмира бухарского?

— Нет, не читал. О чем он?

— Там много страниц об обводнении мест, где мы побывали с тобой. К трактату приложен и первый проект добычи воды. Но эмир не позволил Донишу строить канал, проект остался на бумаге.

— Вы говорите, проект? Я знал, что Ахмад Дониш был астрономом, поэтом, но что он был еще и инженером...

— Могу рассказать...

— Пожалуйста, учитель.

Джамалов любил Гуляма, как сына. Он делился с ним всем: знанием, опытом, мечтами. Была уже глубокая ночь. Джамалов после недолгой паузы начал свой рассказ...

III

Вечерело. Четверо всадников в запыленных одеждах с трудом держались в седлах. Они искали привала по пути в Бухару. И люди, и кони были утомлены долгим путешествием в безводном краю. Ведь недаром говорится в народе: «легче найти перо сказочной птицы Рох, чем родник в пустыне».

Наконец, всадники заметили с вершины бархана кишлак. Но когда подъехали ближе, радость сменилась печалью: кишлак был пуст. Ни конского ржания, ни блеяния овец. Ворота внешних и внутренних дворов распахнуты настежь. Во дворах гулял лишь ветер, поскрипывали чархпалаки[21] да недвижно замерли колеса водяной мельницы. Через глиняные дувалы свешивались больные, зачахшие деревья. Их голые ветки были как исхудалые руки нищих, протянутые за подаянием. Они были запорошены седой пылью, словно пеплом. На некоторых деревьях виднелись крошечные, сморщенные плоды.

Темнело, и в призрачном, сумеречном свете от этой унылой картины всеобщего увядания и запустения веяло такой тоской, что у путников защемило сердце.

Всадники проехали весь кишлак из конца в конец, но так и не встретили никого.

На самой околице росло развесистое тутовое дерево. У подножия его виднелась груда ветхих, рваных лохмотьев. Подъехав ближе, путники остолбенели: то, что они приняли за кучу грязного тряпья, оказалось человеком. Человек лежал скрючившись, припав к корням, быть может, сохранившим еще запас влаги. Трудно было разобрать, где руки и ноги человека, а где корни дерева. То был изможденный старик, или, скорее, скелет старика, в полуистлевшей одежде, прилипшей к высохшему, измазанному землей и грязью телу. Он лежал без движения, но глаза его были широко раскрыты, и белки выделялись на почерневшем лице; голые ступни старика, растрескавшиеся и покрытые белым налетом, напоминали мертвую землю солончаков.

По знаку старшего всадники быстро спешились и подошли к старику. Они услышали слабый, как шелест тростника, чуть слышный, прерывающийся стон:

— Воды...