Урал атакует

   "Зачем они затеяли эту дребедень с жучком, - спросил себя Костя, - для понта? Ведь это все дойдет до ушей Набокова. Что ж, игра должна быть по правилам".

   - Резонно, - произнес он. - Только как я налеплю этого паучка?

   Закинув ногу на ногу, Глеб пояснил:

   - Костик, свитер на следаке или его волосы имеют мизерный заряд тока. Смотря куда сможешь подсунуть. А этот паучок наэлектризован, он сам притянется, словно магнитик. Просто когда будешь отдавать мемку, положи ее на стол или на что-нибудь рядом. У нашего оборотня заблестят глаза, он потянется за мемкой и ничего не заподозрит. А ты в этот момент быстренько - раз и все.

   - Ага, раз и все. Вам легко говорить, - пожаловался Муконин, присев на свой табурет.

   - Судьба у тебя такая, Костик, - ввернул Ганя.

   - Ну, хорошо, судьба так судьба. - Костя покосился на товарища.

   Иногда эта его избитая ирония надоедала.

   - Ну вот, кажется, все и обсудили, - заключил Глеб.

   Костя случайно посмотрел на его глаза - они как будто блестели, переливались из серого в голубой. "На что это похоже? На неспелую виноградинку?" - почему-то подумалось ему.

   - Н-да, пора разбегаться, а то не ровен час клиент какой подскочит. - Ганя поправил волосы рукой.

   - Да ты сейчас спать завалишься! Какие на ночь глядя клиенты? У тебя они вообще бывают? - Костя слегка разозлился на приятеля.

   Но Ганя промолчал, только повел носом.

   Муконину остро захотелось курить. Он пошарил в карманах и достал пачку сигарет.

   - Пойдем лучше на улицу, подышим, - предложил Ганя.

   - Ага, заодно и нас проводишь, - обрадовался Глеб.

   Так они хором поднялись и вышли через сырой гараж на улицу. Знакомое ощущение дежа вю нахлынуло на Костю. В последнее время что-то часто оно приходит, сказал он себе. Может, просто вспомнились какие-то давние посиделки, случившиеся еще в доядерные времена? Когда можно было беззаботно растрачивать время. Может, просто часто вспоминается прошлое? Ведь будущего практически не осталось, и приходится жить одним прошлым.

   ГЛАВА СЕДЬМАЯ

   Домой Костя возвращался уже поздним вечером. Прежде чем зайти во двор, остановился за углом дома, вгляделся в пугающую темень с тлеющими угольками оконных отблесков. Черный Фольксваген отсутствовал. Ну и ладно, ну и слава богу. Костя смело пошел вперед, цокая ботинками по застывшей грязи. У подъезда он остановился. В собственном окне на кухне горел свет.

   Необяснимое чувство вдруг накатило волной. Когда ты долго был одинок, и тебя никто не ждал, кроме, разве что, банки пива в пустом холодильнике, и у тебя даже и не появлялось желания идти домой, и ты шел туда только по нужде, чтоб было где переночевать, укрыться в холодной безмолвной комнате с иллюзией уюта и попытаться заснуть там, как в берлоге, засунув под кровать опустевшую жестяную банку. И сердце ныло по ночам от тоски, и, мучимый бессонницей, ты вставал, шел к окну и зажигал обреченную искорку сигареты. А оно все ныло где-то за грудиной... И теперь вдруг там, в окне, загорелся маленький огонек чужой души, растоптанной злым миром, изгнанной из родных мест, но души, нашедшей в себе силы ждать именно тебя, олуха, и радоваться именно твоему возвращению. Да так трогательно, что мурашки готовы бежать. Давно ли тебя так кто-то ждал? Просто за то, что ты есть? Просто, быть может, за то, что пригрел, приручил? И теперь ты хочешь от всего этого отказаться? Но разве можно дать ей волю? Допустить разгореться свече? Ведь она может и обжечь ненароком! Нет, не готов он изменить свою жизнь. Уж лучше холодная нора одинокого волка, ноющая тоска и банка пива в холодильнике. Так будет спокойнее. И лучше. Для всех.

   Но ведь ты уже не хочешь остаться один, ты скорее бежишь к ее упорно тлеющему огоньку. Это опасное чувство, и надо бояться его, а не одиночества, к которому так привык, без которого пока еще не мыслишь своей жизни. Ни за что не дать сердцу воли стучать по-иному, не дать забыть мучительную, но такую близкую и спокойную песню одиночества! Вот только как сказать ей об этом?

   Проскользнув в подъезд, Костя быстро поднялся наверх.

   Обретшая свои вещи Маша успела преобразиться. На ней был кокетливый китайский халат, перевязанный пояском, темно-синий, с равномерно рассыпанными бутонами алых роз. Широко раскрытый ворот выделял треугольник красной, как после бани, кожи. Точеные коленки, словно застывшие в повороте друг к другу - полы халата едва до них дотягивались. Рукава-колпаки были по локоть. Ноги утопали в забавных пуховых тапочках с заячьими ушками.