Урал грозный

Я всегда с хорошим чувством наблюдал товарищескую спайку рабочих опасных профессий. Слишком близко «маневрируя» возле смерти, они научились уважать своих товарищей, отличающихся большой сноровкой и удалью. Ведь в тылу есть профессии, равные профессии летчика-истребителя, танкиста, штурмовика, бронебойщика. Здесь тоже есть свои герои, прославленные и иногда безвестные только на стороне, а не в среде своих товарищей. Но где же Терешин? Я представлял себе, что откуда-то из-за колонны шагнет к печи могучий богатырь и с озорной улыбкой ринется в печь. Таким мне хотелось представить отца вчерашнего мальчика Вани. Но вот с табурета поднялся человек, перед этим выскочивший из топки. Терешин деловито навернул на лицо тряпки крест-накрест, чтобы оставить прорези для глаз, кто-то сверху натянул ему очки, согнулся и как-то избочился. Вода из брандспойта круто ударила в него, но он не зашатался.

— Готово! — скомандовал все тот же техник.

Терешин пошел несколько колеблющейся походкой, чуть ли не волоча по полу кирку, но стоило ему приблизиться к топке и багровому отдаленному свету пасть на него, как он выпрямился и бросился в печь. Снова вспыхнуло и рассосалось облачко пара.

Гудели огромные барабаны, перетирая с грохотом и свистом свою суточную пищу в восемьдесят тысяч пудов рыхлого губахинского угля, выброшенного из-под земли шахтерами, сейчас прогрызающими где-то под нами толщи земли. Восемьдесят тысяч пудов сгорит как молния, и понесется по уральскому кольцу, чтобы крутить и крутить тысячи станков, выбрасывающих на поля сражений эшелоны оружия и снарядов.

А внутри раскаленной топки остервенело рубил киркой незаметный рабочий Терешин, один из могучего поколения русских людей, отбивающих яростную атаку врага по всему огромному фронту грядущей победы.

— Надо попробовать что-то другое придумать,— слышал я мощный голос Авакумова.— Варварство! Может быть, отбойным молотком пошуровать, а может, струей под давлением пройтись по горячему шлаку. Попробовать взорвать его водой. А это что за чертоломия!

Гудел Трофим Егорович, стараясь пересилить грохот и свист, и свежим умом своим сразу же доходил до того, до чего несколько позже дойдут тепловики ГРЭСа. Будет испытан потом способ гидроудара по горячему шлаку, и расшлаковщики топок упростят свой труд.

Терешин выполз из люка топки, бросил кирку, упавшую на пол со звоном — так высохли и дерево рукоятки, и металл.

Мы окружили его, подали воды, помогли ему распутать тряпки.

Он даже вначале не понял, почему все эти люди, осматривавшие станцию, вдруг принимают в нем такое участие.

— Я ничего,— говорит Терешин,— полный порядок.

— Угорел? — спросил Трофим Егорович.— Ишь, какая геена огненная!

— Надо же... не я, так другой.

— Сына твоего вчера видел, познакомились, Терешин,— сказал Авакумов,— славный парнишка. Только в шахту не хочет.

— Да... У нас в роду не было шахтеров...

— Одно дело делаем,— сказал Авакумов.— Что и говорить!

Терешин улыбнулся, обнажив зубы, забитые серой окалиной.

— Неужто Ванюшку видели?

— Да.

— Верно, паренек хорош. Учится в школе.

— Да, хорош паренек,— сказал серьезно Горюнов,— очевидно в отца пошел.

Терешин застенчиво улыбнулся:

— В отца?.. Отец что!

Мы пожали на прощанье Терешину руку — железную руку с буграми мозолей и горячими пальцами.

Трофим Егорович

На шахту Капитальная № 2 мы поехали с Трофимом Егоровичем Авакумовым. Дрезина привезла нас на шахту через горную тайгу, запорошенную снегом. Вчера здесь прошлась метель.

На железнодорожных путях нас встретил завшахтой — человек в ватной спецовке, кубанской шапке, с белым лицом, белыми, совершенно не видными бровями и светло-голубыми глазами. Глаза были под стать всему лицу и, если бы находились на лице смуглом, были бы, пожалуй, красивы, а здесь ничего не добавляли к общей бесцветности.

— Как дела?— спросил его Трофим Егорович, здороваясь с ходу.

— Дух боевой, Трофим Егорыч,— ответил тот, подгоняя быстрый шаг Авакумова.

— А добыча?

— Не выполняем плана, Трофим Егорыч.

— Тогда на кой черт мне ваш дух! Углекислоту выделяете?

— Пожалуй, что так,— завшахтой смущенно засмеялся.

На лице его я уловил тревогу. К тому же я не понял, знает ли он лично Авакумова или нет. Казалось, что лично не знает, но наслышан много, да и отношение к нему Авакумова было, как к незнакомому.

— Где у тебя грузят уголь, боевой дух?

— Берем сейчас с отвалов.

— А с чего же брать, раз добычи не даете?

Трехтонный скрепер ползал по угольному отвалу и тащил мелкий, смерзшийся уголь к бункеру, прикрытому решеткой. Оттуда уголь транспортировался вверх по лифту и поступал затем в американские полувагоны и хопперы. Производительность скрепера не соответствовала производительности лифта, и потому скрепер, этот огромный зубатый ковш, работал с перерывами.

— Хороший работник, но плохо используют,— заметил я.

— Делают, что могут,— заступился Авакумов,— за что можно ругать, за что нельзя. Тут рационализацию проделали. Раньше и этого не было. Лопаткой, да тачкой, да русским паром грузили. Ну, заведующий, куда теперь поведешь, хочу знать?

— Может быть, пройдем по отвалу?