Урал грозный

Возле вагона стоит мальчишка. Вот он нагибается, захватывает горстью снег, подносит ко рту.

Горюнов подходит к мальчишке и, взяв его ласково под локоть, идет к переезду. Мальчишка вначале не понимает этой неожиданной ласки, но потом осваивается, приникает к нему, шмурыгает большими валенками.

— Пойдем к реке. Там, кажется, воздух свежее.

— Везде одинаковый,— говорит мальчик.

— А на горе?

— Высокая и далеко через речку.

Мы подходим к Косьве. По льду протоптаны тропинки. Прямо перед нами — горный кряж, покрытый поверху бородкой леса. У реки дышится легче. Вспыхнули огоньки надшахтных построек вниз по течению Косьвы. Под нами везде копаются люди. Губаха хорошо разработана. Километры выработанной и действующих лав! Где-то под нами трудится знаменитый татарин Якуб Шайхутдинов и его бригада...

Горюнов положил свою большую руку на плечо мальчика.

— Так, говоришь, высокая гора?

— Высокая.

— А как высока?

— С верхушки город Пермь виден.

— Ой ли!

— Виден.

— До Перми, пожалуй, все двести километров наберутся.

— Все равно виден,— упорно утверждает мальчик.

— Сам-то проверял? Иль кому поверил?

— Сам. Мы до войны ходили с отцом на гору каждое воскресенье.

— А во время войны?

— Не ходили. Потому сейчас воскресеньев почти нет. Ночью видны далеко огни. Говорил отец — город.

— Ну, раз отец говорил,— значит, правда. Отец врать не станет.

Горюнов надолго замолкает.

По тропинкам идут черные фигуры. Кое-кто с санями. На примитивных санях свернутый железный лист — уголь. Здесь уголь дешев и им топят печи. На той стороне слышится крик ямщика:

— Э-гей, гей!

Заржал конь.

— Кажется, Авакумов едет,— говорит Горюнов.— Ну, да, Авакумов.

Сани ныряют на лед и несутся по дороге к нам. Ямщик взмахивает концами вожжей, и вороной конь с налету берет берег и останавливается возле нас.

Из саней выбирается грузный человек в высокой каракулевой шапке.

— Чуть не разломал меня, борода!— громким хрипловатым баском говорит Авакумов.— Просил: пешком дойду. Так нет! Заставили ветра хватать. Пешком — километр, а конем — семь. Правильно я говорю, борода?

— Так точно, Трофим Егорыч,— рявкает ямщик,— докатить дальше?

— Теперь не уговоришь, хватит! Давай домой!

— Есть домой!

Чуть не сшибив с ног мальчишку, он круто заворачивает сани, и через секунду горячее тело коня проносится мимо меня.

— Ничего? Не зашиб? — спрашивает участливо Горюнов мальчишку.

— Ничего,— мальчишка стряхивает снег с рукава,— я его знаю, кучера с Калининки. Свободно может задавить.

Авакумов обращает внимание на мальчишку. Поднимает голову за подбородок, всматривается.

— Что за хлопец? Знакомый тебе, Горюнов? Сколько годков?

— Тринадцать.

— Можно на уголь ставить,— шутит Авакумов.— На уголь пойдешь?

— Нет.

— Почему нет?

— На станцию пойду.

— На электрическую? Не советую...

— Там мой отец работает, мать,— насупившись говорить мальчик.

— Все равно.— Авакумов обращается к Горюнову,— представь себе, опять «гнилой ток» дали. Так они мне все пожгут. Ты, как инженер-электрик, знаешь, что такое малая частота. А потом еще взяли в привычку совсем отключать шахты. Моя шахтерня хочет работать, а ей не дают. Жалуются мне: «Трофим Егорович, простуживаемся в лаве». Почему? Потому что без дела. Конечно, на боку полежать в погребе — и то сдохнешь, а в лаве? Дай ток — сколько угля накидают мои ребята! Для уголька одного человечьего пара недостаточно... Это же понимать нужно. Нужно немного — всего голову на плечах. Вот прошу я выделить для всего бассейна одну турбину. Сами за ней будем наблюдать, за котлами следить...

— А когда турбину остановишь, где будете ток брать?

Этот вопрос неожиданно задал мальчишка, который внимательно следил за Авакумовым и все время пытался вмешаться в разговор.

— Ишь, какой болт!— удивляется Авакумов.— Совсем не будем останавливать турбину, понял?

— Нельзя. Надо расшлаковку котлов делать. Нельзя без остановки.

— Эй, да ты, хлопец, грамотный по этому делу!— Авакумов приподнимает брови.— Как тебя зовут?

— Иваном.

— Хорошо. Иван — хорошо. Натуральное имя. А если целиком, с именем, отчеством и фамилией?

— Иван Романович Терешин.

Мы подходим уже к станции, виднеется наш вагон. Авакумов идет рядом с Горюновым и мальчиком. Когда свет фонарей падает на лицо мальчика, Трофим Егорович берет его за нос и поворачивает лицом к свету.

— Какая ты хунда-бледна!

— Какой есть,— мальчик обидчиво выскальзывает из рук Авакумова.

— Уралец, гордый,— тихо говорит Горюнов.

— Ну, надумал в шахту, Иван Романович? — басит Авакумов.

— Нет. Там темно, под землей. Воздуха мало.

— А тут?

— Тут хорошо,— мальчишка снимает рукавицу и прощается с нами серьезно, по-взрослому, за руку.

— Куда пойдешь?— спрашивает Авакумоз.

— Домой. Картошку варить. Скоро отец с матерью придут с работы.

— Мать тоже на станции? — интересуется Горюнов.

— Тоже. До свиданья.

Мальчишка, нырнув под пульман, исчезает. Авакумов смотрит в сторону реки, где мигают огоньки копров и подвесной дороги. Пламя коксохима окрашивает кровавыми блестками вершину крестовой горы. На лицо, руки садится копоть.