Уроборос. Проклятие Поперечника

Дорогин поднялся со своего кресла и подошёл к сцене — такого ещё никогда не случалось во время презентаций, — уже не молодой, не высокий, безбородый, лысеющий, — он стоял внизу перед сценой, напротив возвышающегося над ним волхва, похожего на былинного героя, сошедшего с картины, — казалось, президент не прочь был бы ещё уменьшиться до размеров какого-нибудь насекомого, чтобы сильнее насладиться своей властью — вот, мол, какой я маленький и невзрачный, а ты большой и красивый, тем не менее ты не можешь раздавить меня своим башмаком, а я тебя могу, если захочу, но пока мне это не нужно, пока мне интересно наблюдать за тобой.

— Ох, уж это — но… Вечно вылезающее там, где его меньше всего ждёшь. А в этом случае оно — вообще такое жирное, что удивительно, как мы его не разглядели раньше… Надо отдать вам должное, Радомир, — именно вы сорвали шоры с глаз наших, прочистили их, так сказать. Оказывается, огромная историческая несправедливость довлеет над всей Тартарией: ведь мы поклоняемся чужому богу, а своих забыли. Христианство насаждалось насильно с использованием всех доступных по тем временам административных ресурсов. Что ж, возможно, пришло время восстановить историческую справедливость — подключить современный административный ресурс, задать ему обратное направление, задействовать силовые структуры, подключить средства массовой информации — направить их усилия на переформатирование народного сознания. Бросить все силы на возрождение исконно тартарской веры, православные храмы переделать в святилища и капища, праздники поменять, вернуть старый их смысл и названия — восстановить забытое. Как вам такой вариант?

— Это прекрасно! — возопил волхв. — Больше двух тысяч лет прошло, чужая вера отравой въелась в тело Тартарии и убивает его. Но исцеление грядет!

Дорогин поднял руки, покрутил ладошками; Водов не видел лица президента, но по его затылку почувствовал, что тот улыбается — недоброй улыбкой, добрая в его арсенале была всего одна, и применялась только в единственном случае, о котором лучше не думать, — и ответил волхву:

— Посмотрите на эти руки. Вы хорошо их видите? Они прибрали к себе почти все инструменты, при помощи которых можно управлять сознанием народа. Они начали этим заниматься задолго до того, как стали президентскими, потом продолжили и не собираются останавливаться на достигнутом — что ещё не подгребли под себя, то обязательно со временем подгребут. Сомнений никаких у меня в этом нет: скажу откровенно, частенько я просыпаюсь не вовремя, слегка приоткрываю глаза, делая вид, что сплю, и вижу свои руки поднятыми; я лежу на спине, а мои руки возвышаются надо мной, танцуют, общаются, разговаривают на неведомом языке, трутся друг о друга, словно два разумных существа, корни которых находятся внутри меня, питаются моими соками — я чувствую себя просто землей, и ничего не могу сделать, чтобы изменить это. Но я и не хочу ничего менять — меня устраивает всё, что делают мои руки. Им принадлежат многие рычаги и кнопки — такие, например, как центральное телевидение и радиовещание, — эта информационная машина едет вперёд или назад, разгоняется или тормозит, поворачивает или останавливается, может даже кого-нибудь покалечить или задавить насмерть — по командам, исходящих от моих рук. Есть, конечно, ещё много чего, что им неподвластно — независимые сми, оппозиционеры всякие недобитые и тому подобная нечисть, которые расшатывают нашу государственную лодку, хотят её затопить. Но, я уверен, мои руки в скором времени окончательно вытравят их, как тараканов. Понимаете, о чем я?

— Понимаю, но не до конца, — ответил волхв с сомнением в голосе, и звучал он теперь не так красиво и величественно.